три понятия свободы

Вячеслав Вольнов

В своей знаменитой лекции «Два понятия свободы» И. Берлин дал блестящий анализ двух основных пониманий свободы – «негативного» и «позитивного» [1]. Первое он связал с либеральной традицией, второе – с тоталитарной. Данная статья продолжает исследование Берлина, но предметом сравнительного анализа становятся не два, а три понимания свободы, которые я буду называть «абсолютистским», «либеральным» и «тоталитарным». Эти названия до некоторой степени условны и все же имеют определенное оправдание. Первое и второе понимания являются двумя видами одного и того же рода «негативное», но поскольку первое совместимо с абсолютизмом, я называю его «абсолютистским». Второе несовместимо с абсолютизмом и по этой причине может быть названо «либеральным». Наконец, третье является видом рода «позитивное», в определенном смысле совместимо с тоталитаризмом и поэтому заслуживает названия «тоталитарное». Я полагаю, что выделение не двух, а трех основных пониманий свободы имеет определенное преимущество, поскольку, во-первых, позволяет провести четкую грань между двумя существенно различными видами «негативного» понимания и, во-вторых, лучше согласуется с простейшим делением политических систем на авторитарные, либеральные и тоталитарные. Одна из целей статьи – показать, что каждая из таких систем могла бы провозгласить своих подданных свободными, но в своем собственном особом смысле. Другая цель – проследить не только различия, но и внутреннюю связь трех основных пониманий свободы, показать, что каждое следующее не только отрицает предыдущее, но и сохраняет некоторые существенные для него моменты.

1                      

Разумеется, выделение даже трех пониманий не исчерпывает смыслового разнообразия слова «свобода». Однако есть основания полагать, что данные три понимания исчерпывают по крайней мере то смысловое разнообразие, которое допускается совместимостью свободы и закона. Ибо если отбросить крайний случай, когда закон и свобода провозглашаются абсолютно несовместимыми, то, что бы мы ни понимали под законом, теоретически мыслимы лишь три отношения закона к свободе: закон ограничивает свободу, закон обуславливает свободу, закон тождествен свободе. Во всех трех случаях свобода совместима с законом, но совместима по-разному: в первом – закон уменьшает свободу, во втором – увеличивает, в третьем – оставляет неизменной. Ниже мы увидим, что первой возможности соответствует абсолютистское понимание, второй – либеральное, третьей – тоталитарное.

2                      

Во избежание недоразумений несколько слов о методе и ограничениях данного исследования. Анализируя каждое понимание свободы, я опираюсь на политическую философию того мыслителя, которого считаю его главным выразителем, а именно – на политическую философию Гоббса, Локка и Руссо, и не принимаю во внимание выражение этого понимания в политической философии других мыслителей. Моя цель не эволюция, а сравнительный анализ трех пониманий свободы, и политической философии этих мыслителей достаточно для этой цели. Кроме того, меня интересует не столько конкретная историческая форма, в которой выразилось данное понимание у Гоббса, Локка или Руссо, сколько его объективная логика, его необходимые логические предпосылки и следствия. По этой причине данное исследование не следует рассматривать как полную, со всеми нюансами, реконструкцию того, как понимал свободу Гоббс, Локк или Руссо. Их политическая философия используется лишь как «путеводная нить» для воссоздания логики соответствующего понимания.

3                      

Свобода в абсолютистском понимании

Первое понимание определяет свободу как возможность по собственному усмотрению делать то, что не запрещено законом, и не делать того, к чему закон не обязывает [2]. Здесь свобода – противоположность закону, но не в смысле взаимоисключения, а в смысле взаимоограничения: чем больше законов, тем меньше свободы и наоборот. Отсюда вывод: поскольку законы не могут охватить все действия и поступки граждан, при любой форме правления всегда будет существовать почти бесконечное множество того, чего закон не запрещает и к чему не обязывает, и поэтому в любом государстве – будь-то монархия или демократия – подданные свободны [3]. Причем свободны даже в том случае, если власть суверена – монарха или народа – не ограничена. Ибо воля суверена – это и есть закон [4], а закон не уничтожает свободу, а лишь ограничивает. Иными словами, свобода совместима с абсолютизмом, и поэтому такое понимание свободы можно назвать абсолютистским.

4                      

Впрочем, не только законы накладывают ограничения на свободу в абсолютистском понимании. Другой ряд ограничений проистекает из требований неприкосновенности и неотчуждаемости верховной власти. Каковы бы ни были действия суверена, подданные ни при каких обстоятельствах не имеют права осуждать эти действия, менять форму правления и тем более лишать суверена власти [5]. Подданные лишены всяких политических прав. Если в гражданской жизни они вправе делать все, что не запрещено законом, то в политической не вправе делать ничего, и не только делать, но даже высказывать свои суждения (если не считать суждений, одобряющих действия суверена). Следовательно, абсолютистское понимание не предполагает и даже открыто отрицает политическую свободу подданных, довольствуясь тем, что у них есть свобода гражданская [6].

5                      

Абсолютистское понимание сталкивается с серьезным затруднением в случае, когда суверен повелевает убить подданного или посадить его в тюрьму. Суверен всегда вправе это сделать, но в таком случае закон (воля суверена) уже не ограничивает свободу, а полностью или частично ее уничтожает. Это означает, что абсолютистскому пониманию присуще внутреннее противоречие, от которого оно не в состоянии избавиться и которое говорит о том, что свобода в абсолютистском понимании не является неотчуждаемой. Она есть, но в любой момент по праву может быть отнята, причем возможно вместе с жизнью.

6                      

Свобода в либеральном понимании

Второе понимание – либеральное [7]. Оно добавляет к вышеприведенному определению требование, на которое абсолютистское понимание вынужденно закрывает глаза: независимость от чьей-либо воли [8]. Это добавление решительно переворачивает соотношение свободы и закона: закон не противоположность, а необходимое условие свободы, он не уничтожает и не ограничивает свободу, а сохраняет ее и расширяет [9]. Ибо для свободы недостаточно одной только возможности делать все, что не запрещено законом; необходимо также быть независимым от чьей-либо воли; и так как последнее неосуществимо там, где нет закона (сдерживающего произвол чужих индивидуальных воль), закон – необходимое условие свободы. «Там, где нет закона, нет и свободы» [10].

7                      

В отличие от абсолютистского, либеральное понимание основано на четком противопоставлении закона и воли. Воля – это нечто индивидуальное, неопределенное, неизвестное и непостоянное [11]. Закон – нечто всеобщее, определенное, провозглашенное и постоянное [12]. Зависимость от чужой воли делает человека несвободным, зависимость от закона (и только от него) делает человека свободным. Ибо хотя закон и ограничивает волю каждого, он одновременно избавляет каждого от зависимости от чужой воли. Ясно, что свобода в либеральном понимании несовместима с абсолютизмом. Ибо там, где верховная власть абсолютна – все равно, монарха или народа, – подданные зависят не от закона, а от воли верховной власти [13].

8                      

Последнее утверждение требует пояснений. Почему в самом деле там, где верховная власть абсолютна, подданные зависят не от закона, а от воли? Разве воля верховной власти не есть закон [14]? Это затруднение легко преодолеть, если абсолютная власть сосредоточена в руках одного человека. Воля такого человека является индивидуальной волей и уже по этой причине не может быть отождествлена с законом [15]. Но как быть, если верховная власть сосредоточена в руках многих или даже всех? Как быть, если, говоря словами Гоббса, сувереном является не монарх, а оптиматы или народ? Эта трудность показывает, что либеральное понимание предъявляет к закону куда более сильные требования, нежели всеобщность, определенность, провозглашенность и постоянство. Воля многих или всех вполне удовлетворяет этим требованиям, однако зависимость от этой воли, если она абсолютна, вовсе не равнозначна зависимости от закона и отнюдь не делает подданных свободными в либеральном понимании. Иными словами, в пределах либерального понимания далеко не всякое волеизъявление верховной власти – в чьих бы руках она ни находилась – тождественно закону. В формальном смысле это может быть и так, но в содержательном смысле лишь такое волеизъявление верховной власти является законом, которое делает человека более свободным, которое увеличивает его независимость от чужих индивидуальных воль.

9                      

Я желаю быть свободным. Я желаю быть независимым от чужих воль. Я понимаю, что без закона такая независимость неосуществима, и поэтому требую законов, которые бы ограничили волю других людей. Разумеется, законы ограничивают и мою собственную волю, однако я согласен на эти ограничения и не усматриваю в них посягательства на свою свободу, но лишь до тех пор, пока они увеличивают мою независимость, пока они делают меня более независимым от чужих воль. Если же эти ограничения не увеличивают моей независимости, и тем более если они ее уменьшают, я отказываюсь признавать их законами, усматривая в них новую форму зависимости от чужой воли – а именно зависимость от воли верховной власти.

10                   

Таким образом, в отличие от абсолютистского, в либеральном понимании не закон ограничивает свободу, а свобода – закон, не закон определяет меру свободы, а свобода – меру закона [16]. Волеизъявление верховной власти, нарушающее эту меру, уже не является законом (в содержательном смысле), и именно поэтому там, где верховная власть абсолютна, подданные лишены свободы.

11                   

Между либеральным и абсолютистским пониманиями существует отношение диалектического снятия. Снятие – вид отрицания, когда отрицаемое не устраняется, а сохраняется и включается в отрицающее в качестве побочного момента. В данном случае это означает, что свобода в либеральном понимании имеет два измерения: главное – степень независимости от чужих воль, побочное – объем того, что не запрещено законом и к чему закон не обязывает. Всякий вводящий новые ограничения закон уменьшает побочную меру свободы. Но если это уменьшение приводит к увеличению главной меры, то в целом свободы становится не меньше, а больше. В противном случае свободы становится меньше, а сам закон превращается из закона в волю.

12                   

Либеральная идея о том, что свобода первичнее закона, или, точнее, что не закон ограничивает свободу, а свобода – закон, имеет два важных следствия. Первое – требование ограниченности верховной власти. Ибо если мы провозглашаем свободу высшей ценностью политического устройства и понимаем ее в либеральном духе, то уже этого достаточно для того, чтобы выдвинуть требование ограниченности, и не только исполнительной, но и законодательной власти. Более того, эта идея позволяет также сформулировать принцип такого ограничения: верховная власть не имеет права ограничивать волю подданных, если это ограничение не увеличивает независимости от чужих воль. Или, говоря словами Локка, «целью закона является не уничтожение и не ограничение, а сохранение и расширение свободы» [17].

13                   

Второе следствие – осмысленность понятий «беззаконие» и «неправомерное использование власти». Абсолютистское понимание не знает таких понятий, так как всякое волеизъявление суверена есть закон и, значит, законным и правомерным является любое использование власти, даже если оно приводит к уничтожению свободы или жизни подданного [18]. Иное дело – либеральное понимание. Беззаконие – это когда сама власть нарушает закон, например лишая свободы человека, который не нарушил никакого закона, или нарушил, но закон не предусматривает такой меры наказания, как лишение свободы [19]. Однако куда более интересен случай, когда власть не лишает никого свободы, а лишь принимает закон, который не увеличивает свободу в либеральном понимании. В формальном смысле здесь нет беззакония, так как власть не нарушает никакого закона. Но если принятый закон вводит новые ограничения (и, значит, уменьшает побочную меру свободы без увеличения главной), то в содержательном смысле власть снова совершает беззаконие, или, точнее, используется неправомерно. Ибо власть не имеет права ограничивать волю подданных, если это ограничение не ведет к расширению свободы [20].

14                   

Осмысленность понятий «беззаконие» и «неправомерное использование власти» влечет за собой требование определенных политических прав. В случае, если лица, находящиеся у власти, используют ее незаконно или неправомерно, подданные (народ) имеют право взять верховную власть в свои руки и либо изменить форму правления, либо сохранить ее и передать власть в другие руки [21]. Более того, подданные имеют право на сопротивление незаконным действиям должностных лиц [22] и даже на восстание, если незаконное или неправомерное использование власти становится нестерпимым [23]. Таким образом, либеральное понимание не только предполагает, но и открыто требует определенной политической свободы, не довольствуясь свободой гражданской.

15                   

Свобода в тоталитарном понимании

Третье понимание – тоталитарное [24]. Оно определяет свободу как подчинение своей и только своей воле, однако это тот самый случай, когда само по себе определение еще почти ничего не значит [25]. Более того, понятое буквально это определение лишь вводит в заблуждение, будто тоталитарное и либеральное понимания говорят на разных языках, но об одном и том же. Ибо не одно ли и то же «подчинение только своей воле» и «независимость от чужой»? Возникает впечатление, будто тоталитарное понимание отличается от либерального по смыслу, но совпадает по значению, подобно тому как совпадают по значению различные по смыслу понятия «утренняя звезда» и «вечерняя звезда».

16                   

Однако это впечатление обманчиво. Во-первых, отсутствие зависимости или подчинения чужой воле еще не значит наличие какого-либо иного подчинения, пусть даже своей собственной воле. Признание такого рода внутреннего подчинения содержит скрытое раздвоение человеческого я на я подчиняющее и я подчиняющееся, чего нет и не может быть в простом отрицании внешнего подчинения. Во-вторых, – и это главное – воля, о которой говорит тоталитарное понимание, это не только индивидуальная, субъективная или частная воля в том смысле, что сколько людей – столько и воль. Речь идет в том числе и об объективной или общей воле, которая одна на всех и которой каждый человек обладает как гражданин. Человек свободен, когда подчиняется своей и только своей воле, но не только в смысле своей частной, но и в смысле своей общей воле.

17                   

В основе тоталитарного понимания лежат два допущения. Первое – само существование воли, которая заслуживала бы название общей. Существование такой воли не предполагает ни либеральное, ни абсолютистское понимание, хотя и нельзя сказать, что они с ним принципиально несовместимы [26]. В конце концов, если признать существование общих интересов или общего блага, то почему бы не признать и существование общей воли, которая, по определению, стремится к этим интересам или этому благу [27].

18                   

Второе допущение – отождествление общей воли с волей каждого в отдельности. Это уже куда более сильное допущение, которое возможно только в рамках тоталитарного понимания, так как только оно предполагает раздвоение единой человеческой воли [28]. Это допущение не следует понимать так, будто каждый гражданин всегда осознанно желает и стремится к тому, чего желает и к чему стремится общая воля – скажем, к общему благу. Речь идет о том, что к чему бы ни стремилась сознательная воля гражданина, в его душе всегда присутствует бессознательная воля, стремящаяся к общему благу [29]. Говоря образно, в глубине души человек всегда желает общего блага, даже если этого и не осознает. Это желание может становиться, а может и не становиться осознанным, но в любом случае оно есть желание самого этого человека и именно поэтому, подчиняясь общей воле, он подчиняется своей и только своей воле и, значит, свободен.

19                   

Тоталитарное понимание имеет ряд неожиданных, а порой и шокирующих следствий. Первое – «парадокс повиновения», или тож­дество свободы и повиновения закону. Поскольку закон – это изъявление общей воли [30], подчиняясь закону, подданный не подчиняется никому, кроме своей собственной воли и, значит, свободен [31]. Следовательно, и на этот раз закон не ограничивает и не уничтожает свободу, как это имело место в случае абсолютистского понимания. Но и нельзя сказать, что он ее обязательно расширяет. Закон может расширять свободу, если увеличивает независимость от чужих воль, однако это условие уже не является строго обязательным. Закон может увеличивать, а может и не увеличивать независимость от чужих воль, однако в любом случае свободы не станет меньше. В общем случае свобода не зависит от закона, если это действительно закон или изъявление общей воли. Свобода зависит не от закона, а от повиновения закону: повинуясь, подданный остается свободным, не повинуясь – утрачивает свободу.

20                   

«Парадокс повиновения» обнаруживает еще одно допущение тоталитарного понимания – отождествление закона и общей воли. Впрочем, это уже не допущение, а определение закона. По определению, закон – изъявление общей воли. Смысл этого определения в том, что, как и в либеральном понимании, отнюдь не всякое волеизъявление верховной власти является тем самым и законом. Чтобы быть законом, волеизъявление верховной власти должно удовлетворять по крайней мере двум условиям: всеобщее голосование и всеобщая применимость. Первое означает, что законом может быть только такое решение, которое принято большинством всего народа , второе – что это решение должно касаться всех, а не кого-либо в отдельности . Закон – это решение, которое выносит весь народ и которое касается всего народа. Закон – это отношение целого к целому, а не части к целому или целого к части [32]. И поэтому если закон предоставляет какие-либо права или налагает какие-либо обязанности, то каждый может пользоваться этими правами и каждый должен исполнять эти обязанности [33].

21                   

Второе следствие тоталитарного понимания – «парадокс принуждения». Ясно, что у человека есть и своя индивидуальная воля, которая может не совпадать и даже противоречить общей. В этом случае, т.е. если подданный откажется повиноваться закону, его принудят к повиновению и, что самое важное, это принуждение к повиновению будет означать, что его силой принудят быть свободным [34]. Вывод парадоксальный, но вполне логичный: ведь, не повинуясь закону, подданный утрачивает свободу, повинуясь – сохраняет или восстанавливает [35].

22                   

Этот скандально-знаменитый парадокс оценивается неоднозначно. Большинство исследователей разделяют оценку Г. Сабина: сказать, что принуждение на самом деле не принуждение, является «парадоксом худшего сорта» [36]. Однако существует и другая оценка: этот парадокс не содержит ничего зловещего, имеет совершенно безобидный смысл и означает лишь то, что того, кто нарушил закон, просто-напросто заставят повиноваться; и поскольку так делают во всех обществах, даже непонятно, о чем, собственно, шум [37].

23                   

Разумеется, фактически «парадокс принуждения» ничего иного и не означает. Но одно дело – факт, другое – его истолкование. Этот парадокс истолковывает принуждение как средство восстановления утраченной в преступлении свободы и именно поэтому производит зловещее впечатление. Скажем, если я нарушил закон о всеобщей воинской повинности, то, конечно, нет ничего зловещего в том, что меня заставят повиноваться. Но столь уж безобидно считать, что тем самым будет восстановлена утраченная мною свобода? Во всяком случае с либеральным и даже абсолютистским пониманием свободы такое истолкование не имеет ничего общего. Либеральное понимание тоже требует повиновения и не отрицает необходимости принуждения. Более того, и оно может рассматривать принуждение как средство восстановления утраченной свободы: скажем, пресечение шантажа восстанавливает свободу того, кто стал его жертвой. Но вопрос в том, кто утрачивает свободу или чья свобода восстанавливается? «Парадокс принуждения» потому и парадокс, что свободу в преступлении утрачивает и в принуждении восстанавливает не пострадавший от нарушения закона, а сам нарушитель, не жертва преступления, а сам преступник.

24                   

Третье следствие тоталитарного понимания – «парадокс неединодушного голосования». По определению, закон – решение, принятое путем всеобщего голосования. Но как быть, если голосование оказалось неединодушным, как быть, если нашлось меньшинство, которое голосовало против? Всегда ли решение, принятое большинством, является законом? И если является, то будет ли свободен тот, кто подчиняется закону, с которым несогласен и против которого голосовал?

25                   

На первый вопрос тоталитарное понимание отвечает осторожно. Не всякое решение большинства, даже при условии всеобщего голосования, является тем самым и законом. Воля большинства – это «воля всех», которая не обязательно совпадает с «общей волей» [38]. Однако если условия такого совпадения соблюдены (что это за условия, роли пока не играет), то решение большинства – закон и, значит, даже тот, кто голосовал против, свободен, подчиняясь этому закону [39]. Следовательно, на второй вопрос тоталитарное понимание отвечает прямо и однозначно. Личное мнение голосующего, его согласие или несогласие с законом, никак на его свободу не влияет. Главное, чтобы соблюдались условия совпадения «воли всех» и «общей воли». Ибо если эти условия соблюдены, то личное несогласие с законом вовсе не означает, что голосующий несогласен с ним вообще. В глубине души, благодаря тому что общая воля есть одновременно и его собственная воля, он желает этого закона и, значит, с ним согласен. Неединодушие оказывается кажущимся: при соблюдении условий совпадения всякое голосование является единодушным, даже если это единодушие и не обнаруживает себя при подсчете всех голосов. Вывод парадоксальный, но опять же вполне логичный.

26                   

Помимо парадоксов тоталитарное понимание включает в себя характерное понимание гражданских прав подданных [40]. Оно утверждает, что образование государства предполагает полное отчуждение естественных прав человека [41], и поэтому в гражданском состоянии все свои права подданные получают от государства [42]. Утверждается также, что от такого положения дел никто не проигрывает, а все лишь выигрывают: во-первых, потому, что все оказываются в равных правовых условиях [43]; во-вторых, потому, что люди в действительности ни от чего не отказываются и ничего не теряют, а лишь совершают выгодный обмен: отдают естественные права, основанные на силе, и получают гражданские права, основанные на законе; причем если в естественном состоянии каждому приходилось защищать свои права самому, то теперь на защиту этих прав встает государство [44].

27                   

Разумеется, государство тоже выигрывает от такого обмена: оно получает высшее право на имущество, землю и жизнь своих подданных. В отношении земли это означает, что, хотя она и не переходит в собственность государства в строгом смысле слова, государство становится ее «хозяином», а подданные – с одной стороны, «собственниками», с другой – «хранителями общего достояния» [45]. В отношении жизни это означает, что отныне каждый обязан отдать свою жизнь за государство, лишь только оно сочтет это необходимым. Ибо в гражданском состоянии жизнь подданного – это уже «не только благодеяние природы, но и дар, полученный им на определенных условиях от Государства» [46].

28                   

Таким образом, в тоталитарном понимании подданные сами по себе бесправны. Государство не просто берет под защиту права людей, которые принадлежат им по самой человеческой природе [47], а предварительно дает им эти права и, разумеется, оставляет за собой право отнять их в случае необходимости. В тоталитарном понимании нет и намека на неотчуждаемость и неприкосновенность естественных прав человека, на чем с таким упорством настаивает либеральное понимание. Но даже абсолютистское понимание, которое тоже не признает неприкосновенности прав подданных, не осмеливается на идею о том, что все свои права подданные получают от государства, или что все эти права – дар государства.

29                   

Казалось бы, уже сказанного достаточно для того, чтобы сделать вывод о полной противоположности тоталитарного понимания либеральному, о том, что у них нет ровно ничего общего. Однако это не так. Тоталитарное понимание тоже требует независимости от чьей-либо воли, причем не менее решительно, чем либеральное. Подданный утрачивает свободу не только тогда, когда нарушает закон (парадокс повиновения), но и когда попадает в зависимость от любой частной воли. Ибо частная воля не может совпадать с общей длительное время [48]. Ибо частная воля стремится к преимуществу и благу для себя, тогда как общая – к равенству и благу для всех [49].

30                   

Более того, тоталитарное понимание не только сохраняет, но и усиливает либеральное требование независимости, причем трояким образом. Во-первых, если либеральное понимание подразумевает под «чьей-либо» лишь чужую индивидуальную волю, то тоталитарное – в том числе свою собственную, если она не совпадает с общей. Во-вторых, тоталитарное понимание требует независимости от всякой частной воли, даже если она представлена не одним человеком, а группой лиц – например, партией или парламентом [50]. Наконец, тоталитарное понимание требует независимости не только от частных воль, но и от частных лиц вообще [51]. Ибо любая зависимость одного человека от другого угрожает свободе в тоталитарном понимании: при наличии такой зависимости он уже не может подчиняться только своей воле. Следовательно, тоталитарное понимание доводит либеральное требование независимости до логического конца: для свободы необходимо избавиться от всякой частной зависимости, включая зависимость от своей собственной особой воли.

31                   

Но раз так, то возникает любопытный парадокс. По законам логики, если одно понятие сохраняет и усиливает признаки другого, то объем первого понятия должен быть меньше и составлять часть объема второго. В данном случае это означает, что тоталитарное понятие свободы должно быть уже либерального и, значит, человек, свободный в тоталитарном понимании, должен быть свободным и в либеральном! Это кажется невероятным, и ближайшие примеры показывают, что это действительно не так.

32                   

Вновь рассмотрим «парадокс повиновения». Тоталитарное понимание утверждает, что, повинуясь закону, подданный свободен, так как не подчиняется никому, кроме своей собственной воли. Значит ли это, что он свободен в либеральном или абсолютистском понимании? И да, и нет. Если под законом понимать решение, которое запрещает что-либо делать, то, повинуясь закону, подданный сохраняет свободу в абсолютистском понимании, хотя и в меньшем объеме. Свобода в либеральном понимании тоже сохраняется, причем может даже возрасти, если закон увеличивает независимость от чужих воль. Но если под законом понимать решение, которое обязывает что-либо делать, то, повинуясь закону, подданный сохраняет свободу исключительно в тоталитарном понимании: в двух других случаях свобода и обязанность – две вещи несовместные. Ибо обязанность исключает возможность выбора, возможность поступать по собственному усмотрению. В отличие от запрета она не просто суживает эту возможность, но и вообще ее уничтожает. Можно представить себе ситуацию, когда количество запретов таково, что разрешенной остается лишь одна единственная линия поведения, но и тогда сохраняется возможность выбора: следовать этой линии или нет, действовать или бездействовать. Обязанность лишает и этой возможности.

33                   

Этот пример обнаруживает одну из главных (если не самую главную) целей тоталитарного понимания – совместимость, или, точнее, тождество свободы и обязанностей. Даже если все свои поступки подданные совершают по обязанности, то и в таком гипотетическом обществе они должны считать себя свободными, если их обязанности удовлетворяют тоталитарным требованиям к закону. Опасность такого понимания вряд ли нуждается в комментариях.

34                   

Второй пример обнаруживает еще одну опасность тоталитарного понимания. Представим себе общество, где все законы принимаются путем всеобщего голосования (при полном соблюдении условий совпадения «воли всех» и «общей воли») и где все свои поступки подданные совершают по закону и только закону. Но не в том смысле, что они не делают того, что законами запрещено, а в том, что они делают только то, что законами разрешено. Иными словами, предположим, что законы, которым беспрекословно подчиняются подданные, не запрещают, а разрешают что-либо делать, причем действует принцип «все, что не разрешено, запрещено». Нетрудно убедиться, что такое общество удовлетворяет всем основным требованиям тоталитарного понимания свободы: подчиняясь законам, подданные не подчиняются никому, кроме своей собственной воли и, значит, свободны. Однако и на этот раз они свободны исключительно в тоталитарном понимании.

35                   

В самом деле. И для либерального, и для абсолютистского понимания непременным условием свободы является наличие почти бесконечного множества того, чего закон не запрещает и к чему не обязывает. Подразумевается, что законы не разрешают, а запрещают что-либо делать и что действует принцип «все, что не запрещено, разрешено». Более того, предполагается, что совокупный объем запрещенного и обязательного покрывает лишь малую часть всего объема возможного человеческого поведения. Иное дело – тоталитарное понимание. Как показывает последний пример, оно безразлично к тому, с каким принципом согласуются законы, и признает подданных свободными даже в том случае, если таким принципом окажется «все, что не разрешено, запрещено» или если совокупный объем запрещенного и обязательного покроет весь или почти весь объем возможного человеческого поведения. Ибо единственное условие, которому должны удовлетворять законы, – это выражать общую волю. Но общей воле не противоречат законы, которые не запрещают, а разрешают или обязывают.

36                   

Таким образом, хотя тоталитарное понимание сохраняет и даже усиливает либеральное требование независимости, и это усиление выглядит как еще одно добавление к абсолютистскому пониманию, как еще одно, более сильное, требование к свободе, на деле оно ведет не к сужению, а к расширению понятия свободы, причем до пределов, недопустимых не только либеральным, но и абсолютистским пониманием. Логически этот парадокс объясняется тем, что из понятия свободы исключаются признаки, которые в двух других случаях являлись непременным условием свободы: возможность поступать по собственному усмотрению и наличие почти бесконечного множества того, чего закон не запрещает и к чему не обязывает. Следовательно, сохраняя одно, тоталитарное понимание отбрасывает другое, причем существенное как для либерального, так и для абсолютистского понимания.

37                   

Сказанное не означает, что тоталитарное понимание расширяет понятие свободы до бесконечности. У него тоже есть предел, определяемый требованием независимости от частной воли. По этой причине свобода в тоталитарном понимании тоже несовместима с абсолютизмом, но уже не со всяким, а лишь с таким, когда абсолютная власть сосредоточена в руках одного или некоторых – скажем, монарха или олигархов. Ибо воля монарха или олигархов – это частная воля, а частная воля не может совпадать с общей длительное время. По этой же причине тоталитарное понимание несовместимо и с парламентаризмом [52].

38                   

Но тоталитарное понимание совместимо с абсолютизмом иного вида – демократическим. Демократический абсолютизм – явление своеобразное. На первый взгляд, это даже и не абсолютизм, поскольку у верховной власти есть ограничения. Об одном таком ограничении мы уже говорили – всеобщая применимость. Другое проистекает из тоталитарного требования независимости: народ-суверен не имеет права принимать законы, которые бы увеличивали зависимость одних частных лиц от других [53]. И тем не менее демократический абсолютизм есть абсолютизм, так как в остальном власть народа не ограничена [54].

39                   

И действительно. Первое ограничение вообще сугубо формальное: оно требует, чтобы законы касались всех, а не кого-либо в отдельности, но никак не ограничивает законы по содержанию. Иными словами, оно не потерпит произвола в отношении отдельно взятого человека, но не сможет возражать против произвола в отношении всего народа. И если народ примет закон, запрещающий всем читать книги, иметь частную собственность или даже обязывающий каждого покончить жизнь самоубийством, тоталитарное понимание будет вынуждено смириться с таким законом [55].

40                   

Второе ограничение содержательное и даже напоминает либеральное требование к законам. И все же эти два случая принципиально различны. Либеральное понимание разрешает принимать законы, которые увеличивают независимость от чужих воль, и подразумевает, что любые другие вводящие новые ограничения законы запрещены. Здесь, стало быть, действует принцип «все, что не разрешено, запрещено» [56]. Тоталитарное понимание запрещает принимать законы, которые увеличивают зависимость от частных лиц, и подразумевает, что любые другие вводящие новые ограничения законы разрешены. Здесь, стало быть, действует противоположный принцип «все, что не запрещено, разрешено». По этой причине закон, который, скажем, запрещает читать книги или иметь частную собственность, недопустим в либеральном понимании, но допустим в тоталитарном: он вводит новое ограничение, но не увеличивает ни независимости от чужих воль, ни зависимости от частных лиц. Следовательно, хотя тоталитарное требование независимости и ограничивает верховную власть, но лишь с одной-двух сторон: во всех остальных направлениях воля народа-суверена не ограничена.

41                   

Но, пожалуй, самое важное то, что тоталитарное понимание совместимо с тоталитаризмом, причем в следующем строго определенном смысле. Вновь представим себе общество, где все законы принимаются путем всеобщего голосования (при полном соблюдении условий совпадения «воли всех» и «общей воли») и где законы согласуются с принципом «все, что не разрешено, запрещено», т.е. либо разрешают что-либо делать, либо обязывают. Такое общество можно назвать «идеально тоталитарным», поскольку нет ни одного человека, который сохранил бы за собой свободу в простейшем смысле, т.е. возможность делать все, что не запрещено законом, при условии, что существует почти бесконечное множество того, чего закон не запрещает. Но, как уже говорилось выше, и в таком обществе подданные должны считать себя свободными, поскольку, подчиняясь законам, они подчиняются своей и только своей воле.

42                   

Хотя независимость от частных воль – одно из самых решительных требований тоталитарного понимания, было бы ошибкой полагать, что независимость для него – самоцель. Самоцелью она является в либеральном понимании, так как в ней и состоит свобода. В тоталитарном понимании независимость – средство, или, точнее, одно из условий, при которых только и может быть достигнута свобода. Другое условие – полная зависимость от целого (общества, государства): каждый должен быть «совершенно независим от всех других и полностью зависим от Гражданской общины» [57]. Ибо чем полнее человек зависит от целого, тем сильнее государство, а «лишь сила Государства дает свободу его членам» [58]. Впрочем, полная зависимость от целого является условием свободы и в другом смысле, и ниже мы еще вернемся к этому вопросу.

43                   

Если абсолютистское понимание открыто отрицает политическую свободу, довольствуясь тем, что у подданных есть свобода гражданская, если либеральное понимание признает определенную политическую свободу, то тоталитарное понимание требует полной политической свободы. Политическая свобода – необходимое условие гражданской. Каждый человек не только подданный, но и гражданин. Он обладает всеми политическими правами и даже не столько имеет право, сколько обязан участвовать в принятии законов. Уклонение от такого участия выглядит почти таким же преступлением, как и нарушение самих законов. Более того, если в преступлении свободу утрачивает лишь сам преступник, то уклонение грозит утратой свободы всем без исключения: «для того чтобы воля была общей… необходимо, чтобы были подсчитаны все голоса; любое изъятие нарушает общий характер воли» [59].

44                   

Но, как уже отмечалось выше, даже участие всех в голосовании еще не гарантирует того, что решение большинства будет изъявлением общей воли. Для совпадения «воли всех» и «общей воли» необходимо соблюдение по крайней мере трех условий. Во-первых, осведомленность, ибо хотя народ всегда стремится к своему благу, он не всегда видит, в чем оно, и, кроме того, народ можно обмануть [60]. Во-вторых, в обществе не должно быть «частичных ассоциаций», которые могли бы оказывать ощутимое влияние на своих членов, или, если такие ассоциации все же существуют, их количество должно быть как можно большим [61]. Говоря современным языком, демократия должна быть беспартийной или многопартийной, но без преобладания одной или нескольких партий. В-третьих, голосуя по законопроекту, каждый должен прислушиваться не к своей частной, а к своей общей воле; он должен ответить не на вопрос о том, согласен ли он с законопроектом, а на вопрос о том, соответствует ли этот законопроект общей воле [62]. В противном случае голосующий рискует оказаться в зависимости от своей особой воли и, значит, решение большинства совпадет не с общей, а с частной волей этого большинства. Таким образом, и здесь тоталитарное понимание остается верным самому себе: для свободы необходимо избавиться от всякой частной зависимости, включая зависимость от своей собственной особой воли.

45                   

Осуществимость свободы

Проще всего проблема осуществимости решается в случае абсолютистского понимания, так как здесь она даже не возникает. Независимо от формы правления свобода всегда есть, причем при монархии подданные не менее свободны, чем при демократии. Ибо мера свободы определяется количеством запрещающих и обязывающих законов, и вполне может оказаться, что при монархии таких законов будет меньше, чем при демократии. Свобода исчезает лишь там, где законы не запрещают, а разрешают, или, другими словами, где действует принцип «все, что не разрешено, запрещено».

46                   

Несколько сложнее обстоят дела в случае либерального понимания. Свобода есть лишь тогда, когда подданные независимы от чьей-либо воли. Это означает, что свободы нет при любой форме абсолютизма, а также в условиях, когда государство не в состоянии обуздать произвол одних частных лиц по отношению к другим, включая произвол должностных лиц. Однако даже если государство в состоянии это сделать, можно говорить лишь о частичной осуществимости свободы, так как в той или иной мере зависимость от чужих воль будет сохраняться в любом обществе, независимо от того, какое у него политическое устройство и насколько совершенны и действенны его законы. Полная свобода – прекрасный, но, увы, недостижимый идеал, и нам остается утешать себя лишь тем, что к этому идеалу можно приближаться. Однако я не уверен, что это приближение не имеет границ. Не исключено, что тот, кто стремится к свободе в либеральном понимании, похож на человека, который ползет по дереву и полагает, будто он приближается к Луне. Впрочем, такова, по-видимому, судьба всех идеалов: они, скорей всего, не более чем «небесные маяки», призванные не дать человечеству заблудиться. Но и за это мы должны быть им благодарны и не уподобляться Икару, дабы не платить за полное осуществление неосуществимого слишком высокую цену.

47                   

И, наконец, труднее всего проблема осуществимости решается (если вообще решается) в случае тоталитарного понимания. Мало того, что всякий нарушивший закон человек тем самым утрачивает свою свободу, и поэтому лишь применительно к обществу, где нет ни одного преступника, можно говорить о полном осуществлении свободы [63]. В этом отношении тоталитарное понимание не сильно отличается от либерального, и было бы достаточно лишь повторить сказанное выше. Куда важнее то, что даже полное законопослушание не сделает подданных свободными, если не обеспечено совпадение закона и общей воли. Причем в этом случае свободу утрачивает уже не кто-либо один, а все без исключения.

48                   

Разумеется, в рамках самого тоталитарного понимания совпадение закона и общей воли обеспечено всегда, так как, по определению, закон – изъявление общей воли. И если верховная власть примет решение, в котором тоталитарное понимание усмотрит несоответствие общей воле, то оно просто-напросто откажется признать это решение законом. Но если использовать слово «закон» в более привычном смысле – как волеизъявление верховной власти, то тогда совпадение закона и общей воли становится проблемой, и именно от решения этой проблемы зависит осуществимость тоталитарной свободы.

49                   

Анализ тоталитарного понимания обнаруживает два основных условия совпадения закона и общей воли: формальное – всеобщее голосование, содержательное – способность голосующих слышать в себе и выражать общую волю. Осуществимость первого условия – проблема техническая, и если раньше всеобщее голосование по каждому законопроекту – прямая демократия – было возможно лишь в малых государствах, то современные средства сбора, передачи и обработки информации в принципе снимают это ограничение. Однако можно заметить, что это условие и не является строго обязательным, пусть даже тоталитарное понимание и утверждает обратное. В самом деле. Благодаря тому что общая воля – это не только воля народа как целого, но одновременно и воля каждого в отдельности, услышать в себе и выразить эту волю может каждый гражданин, и далеко не очевидно, что собрание народа является для этого более подходящим местом, чем, скажем, заседание парламента. Да и само тоталитарное понимание допускает такую возможность, утверждая, что даже «приказания правителей… могут считаться изъявлениями общей воли в том случае, когда суверен, будучи свободен противиться им, этого не делает»; в этом случае «всеобщее молчание следует считать знаком согласия народа» [64]. Следовательно, хотя частная воля и не может совпадать с общей длительное время, законы, принятые не самим народом, а его представителями, могут совпадать с общей волей, и поэтому представительная демократия вовсе не является столь уж несовместимой с тоталитарной свободой, как об этом заявляет само тоталитарное понимание. Причем даже нельзя сказать, что представительная демократия однозначно хуже прямой, так как и законы, принятые всем народом, могут расходиться с общей волей.

50                   

Более того. Чем решительнее тоталитарное понимание настаивает на прямой демократии, тем больше оснований сомневаться в осуществимости тоталитарной свободы. Действительно. Для свободы необходимо, чтобы тот, кто голосует по законопроекту, прислушивался не к своей частной, а к своей общей воле, чтобы он ставил общие интересы выше частных и умел жертвовать последними ради первых. Разумеется, нельзя сказать, что это требование – утопическое: такие люди могут существовать и существуют. Но беда в том, что для тоталитарной свободы этого мало: такие люди не просто должны существовать, но и составлять большинство. И вот здесь-то и раскрывается еще один смысл тоталитарного требования полной зависимости от целого.

51                   

Тоталитарное понимание, видимо, верно подмечает, что если общество устроено таким образом, что жизнь каждого непосредственно зависит либо от него самого, либо от тех людей, которые его непосредственно окружают, граждан, которые были бы в состоянии ставить общие интересы выше частных, будет меньшинство. Наличие частных зависимостей, непосредственно определяющих жизнь человека, исключает возможность того, чтобы «средний» гражданин забывал о частных интересах и думал только об интересах общих, чтобы он прислушивался к своей общей, а не к своей частной воле. Поэтому в таком обществе тоталитарная свобода обречена. Но тоталитарное понимание верно подмечает и то, что одного только отсутствия частных зависимостей тоже недостаточно: человек, живущий изолированно, словно Робинзон Крузо, тоже не в состоянии слышать в себе и выражать общую волю. И тогда возникает следующая спасительная идея: не просто уничтожить зависимость человека от всего частного, а заменить эту зависимость на зависимость от целого, сделать так, чтобы каждый был «совершенно независим от всех других и полностью зависим от Гражданской общины» [65]. Ибо только тогда, когда подданные всем, даже жизнью, обязаны целому, когда сами по себе они ничто и лишь благодаря этому целому что-то из себя представляют [66], – только тогда можно рассчитывать на то, что способность слышать в себе и выражать общую волю станет правилом, а не исключением, только тогда можно надеяться на то, что граждан, которые в состоянии ставить общие интересы выше частных и жертвовать последними ради первых, будет большинство [67].

52                   

Я не берусь оспаривать верность самой этой идеи. Возможно, она действительно спасительна для тоталитарной свободы, и никаких других возможностей просто не существует. Но у меня есть все основания к тому, чтобы сомневаться в ее осуществимости.

53                   

Сегодня уже нетрудно понять, что может означать требование полной зависимости от целого, когда оно становится целью общественного переустройства. Оно означает полную централизацию общественной жизни, или замену горизонтальных отношений между гражданами вертикальными отношениями между подданными и государством. В идеале это предполагает безраздельное господство государственной собственности и централизованное производство, обмен и распределение товаров и услуг. Товары и услуги не продаются и не покупаются, а сдаются государству в обмен на другие товары и услуги. В итоге, даже если граждане и вступают в отношения друг с другом, эти отношения оказываются проявлением отношений между подданными и государством [68].

54                   

Разумеется, такое общественное устройство нельзя считать неосуществимым, пусть даже оно нигде не было осуществлено в полной мере. Но это и не главное. Главное в том, что даже в случае полного осуществления оно не достигает поставленной цели – не делает подданных зависимыми от целого. Ибо при любой степени централизации подданный, вступая в отношения с государством, имеет дело не с государством как целое, а лишь с частью государства в лице тех или иных его представителей. И как бы эти представители ни назывались и какие бы должности ни занимали, зависимость, которая при этом возникает, есть разновидность частной зависимости одних людей от других, пусть даже при определенных условиях эта зависимость и может быть истолкована как зависимость от целого. Частная зависимость никуда не исчезает, а лишь меняет свою форму: зависимость от частных лиц уступает место зависимости от должностных лиц. И хотя, повторяю, эта форма зависимости может быть истолкована как зависимость от целого, условия, при которых такое истолкование допустимо, ровно противоположны требованиям тоталитарного понимания.

55                   

Тоталитарное понимание, стремясь к полной зависимости от целого, требует централизации общественной жизни. Но чем выше централизация, тем больше государство принимает решений, которые касаются не всех, а кого-либо в отдельности, и тем сильнее эти решения зависят от особой воли того или иного должностного лица. Вопросы частного характера, которые в обычных условиях решают частные лица, в условиях централизации решают должностные лица, и решают, естественно, по собственному усмотрению, если решение этих вопросов однозначно не предусмотрено законом. Но именно это обстоятельство и делает недопустимым отождествление частной зависимости от должностного лица с зависимостью от государства в целом в условиях чрезмерной и тем более полной централизации. Ибо чем выше централизация, тем больше вопросов, которые приходится решать «по собственному усмотрению» и, значит, тем сильнее подданный зависит не от общей, а от частной воли того или иного должностного лица. Причем верно и обратное: чем меньше централизация, тем больше оснований отождествлять частную зависимость от должностного лица с зависимостью от государства в целом, но тогда и подданный больше зависит от себя и других частных лиц, чем от целого.

56                   

Таким образом, тоталитарное требование полной зависимости от целого внутренне противоречиво и неосуществимо. Нет иного пути выполнить это требование, кроме централизации общественной жизни, но и этот путь не ведет к поставленной цели. Частная зависимость неискоренима, и с изменением общественного устройства лишь меняет свою форму. Но тогда неосуществима и тоталитарная свобода. Причем даже нельзя сказать, что она может быть осуществлена по крайней мере частично, ибо главное условие осуществимости – способность большинства слышать в себе и выражать общую волю – по самой своей природе таково, что либо оно выполнено, либо нет – tertium non datur.

57                   

Важно правильно понять, в каком смысле тоталитарная свобода неосуществима. Конечно, закон, принятый большинством, может совпасть с общей волей, даже если это большинство и не обладает способностью выражать общую волю. Это возможно, но лишь на непродолжительное время и при благоприятном стечении обстоятельств – когда частные интересы большинства объективно совпадают с общими. В этом смысле тоталитарная свобода может быть признана осуществимой, но лишь как нечто случайное и недолговечное, зависящее от внешних обстоятельств, а не от внутреннего устройства общества. Я полагаю, что тоталитарное понимание вряд ли согласится на такую осуществимость, скорее оно сочтет ее чуть ли не издевательством над самой идеей осуществимости.

58                   

И последнее. Неосуществимость тоталитарной свободы не означает, что неосуществимы различные превращенные формы этой свободы. Превращенные в том смысле, что они обладают лишь видимостью тоталитарной свободы, тогда как в действительности не имеют с ней почти ничего общего. Свобода, которой еще в недавнем прошлом «пользовались» советские граждане, именно такого рода. Власть, искусно поддерживая миф о своем тождестве с народом, выдавала свою собственную волю за волю народа и на этом основании утверждала, что ее подданные свободны. И нельзя сказать, что это утверждение не пользовалось успехом. Массированная идеологическая обработка придавала ему видимость истины, так что и в этом смысле тоталитарная свобода может быть признана осуществимой.

59