феномен власти

Вячеслав Вольнов

Добрый вечер, дорогие друзья! Когда в марте этого года я читал первую открытую лекцию по феноменологии, я и не подозревал, что она будет не последней. Мне казалось, что студентов-музыкантов не увлечешь феноменами, которые раскрылись мне за шесть лет занятий феноменологией, и что за редким исключением все остальные феномены обречены на поражение. Похоже, я ошибался, но эта ошибка не из тех, что приносят разочарование и огорчение. Напротив, я полон надежды на продолжение наших встреч и пользуясь случаем заранее объявляю, что весной будущего года вас ждут «Феномен свободы» и «Феномен справедливости».

1                    

Тема же сегодняшней лекции – «Феномен власти». Вы снова примете участие в феноменологическом таинстве, цель которого – ответить на вопрос «что такое власть?». Однако в отличие от предыдущих лекций я начну не с изложения основных принципов феноменологии, а с решения проблемы, которой несколько лет назад меня озадачил профессор философского факультета.

2                    

Когда вдова становится вдовой?

Пусть муж уехал в далекую страну и там погиб. Когда жена становится вдовой: в момент смерти мужа или в момент получения известия о его смерти?

3                    

Казалось бы, нет никаких сомнений в том, что в момент смерти. Как можно продолжать быть женой после того, как муж погиб? Как можно быть женой человека, которого уже нет? По определению, женщина, муж которой погиб, называется вдовой, и значит все говорит за то, что жена становится вдовой в момент смерти мужа.

4                    

Все бы ничего, если бы муж погиб на глазах жены, если бы между смертью и известием о смерти не было временного промежутка. Но что если между этими событиями проходит несколько месяцев, а то и лет, как это было в далекие времена, когда отсутствовали современные средства связи? Ведь ни жена, ни люди, которые ее окружают, не знают о смерти мужа, и поэтому для них, как и для нее самой, она продолжает быть женой. Да и вообще: как может смерть мужа стать причиной изменения в бытии жены (была женой – стала вдовой), если между ними нет никакого взаимодействия – ни физического, ни информационного? Разве может жена забеременеть от мужа, который находится за тридевять земель? Но тогда как она может от такого мужа овдоветь?

5                    

Следовательно, напрашивается вывод, что жена становится вдовой лишь в момент получения известия о смерти. До этого она продолжает быть женой, и значит не смерть, а знание о смерти изменяет ее бытие: пока не знала – была женой, как только узнала – стала вдовой. Но что если она никогда о смерти мужа не узнает? Что если люди утаят от нее это известие? Тогда возникнет парадоксальная ситуация: для окружающих она вдова, для себя самой – жена. Так жена она или вдова? Или жена и вдова одновременно?

6                    

Я озадачил вас этой проблемой для того, чтобы показать своеобразие способов бытия, которые следует называть социальными. Социальный способ бытия (например бытие-женой или бытие-вдовой) тем и отличается от несоциального (например хождения, чтения или сочинения музыки), что мое бытие-тем-то-и-тем-то есть всегда чужое бытие-в-признании-меня-тем-то-и-тем-то. Например, мое бытие-мужем есть всегда чужое бытие-в-признании-меня-мужем, мое бытие-преподавателем есть всегда чужое бытие-в-признании-меня-преподавателем. Как бы ни хотелось мне стать мужем любимой женщины, я не буду ее мужем до тех пор, пока она и другие люди не признают меня ее мужем. И ровно так же, как бы ни хотелось мне стать преподавателем Консерватории, я не буду им до тех пор, пока руководство Консерватории не признает меня преподавателем. Для сравнения: для того чтобы стать ходящим или читающим, нет никакой необходимости в том, чтобы другие люди признали меня ходящим или читающим.

7                    

Возьмем понятие «родитель». У этого понятия два смысла: природный и социальный. В социальном смысле родитель – это не тот, кто родил, а кого другие люди признают человеком, обладающим родительскими правами. Мать, лишенная родительских прав, в социальном смысле не мать. Но зато таковой может стать любая другая женщина, если она усыновила или удочерила ребенка.

8                    

Отсюда следует, что женщина становится женой, когда мужчина и другие люди признают ее женой. Это происходит во время бракосочетания, смысл которого в том и состоит, чтобы другие люди признали жениха и невесту мужем и женой. Вот почему бракосочетание нуждается в свидетелях, а если без свидетелей, то в священнике или соответствующем работнике ЗАГСа. Нельзя стать мужем и женой наедине. Наедине можно стать друзьями, любовниками, врагами. Мужем же и женой можно стать только в присутствии других людей, ибо лишь признание со стороны других людей изменяет социальное бытие человека.

9                    

Но если так, то ответ на вопрос, когда жена становится вдовой, напрашивается сам собой. Она становится вдовой, по мере того как другие люди перестают признавать ее женой, т.е. по мере того как другие люди узнают о смерти мужа. Следовательно, ее переход в бытие-вдовой начинается со смерти мужа (раз он тоже принадлежит к этим другим) и завершается моментом, когда последний из людей, признававших ее женой, узнаёт об этой смерти. Этот момент может предшествовать моменту, когда о смерти мужа узнает жена, но может и следовать за этим моментом. При этом момент, когда о смерти мужа узнает она сама, к ее переходу в бытие-вдовой никакого отношения не имеет. В этот момент она лишь узнает о том, что она вдова, но отнюдь не становится вдовой. И если люди утаят от нее известие о смерти мужа, она будет вдовой независимо от того, кем она сама себя считает – женой или вдовой.

10                 

Власть

После этой небольшой разминки приступим к раскрытию власти. При этом как всегда мы будем придерживаться двух правил: первое – раскрывая феномен, мы должны понять его как способ бытия; второе – раскрывая феномен, мы должны прислушаться к его общезначимым толкованиям, услышать в них его моменты, затем прояснить их и срастить в единое целое. Первое правило называется феноменологической установкой и применяется при раскрытии любых феноменов. Второе правило называется феноменологическим методом и применяется при раскрытии сложных феноменов. Сложные феномены тем отличаются от простых, что состоят из других феноменов, подобно тому как вещи состоят из атомов. В случае же власти речь идет именно о сложном феномене, о чем свидетельствует необычайная широта использования слова «власть». Ведь для феноменолога широта использования слова – верный признак того, что мы имеем дело со сложным феноменом.

11                 

Управление

Первый момент власти – управление. На него прямо указывает толкование, которое увязывает власть с правлением и правителем. Кто такой правитель, как не тот, кто обладает властью, и как мог бы правитель править, если бы он властью не обладал?

12                 

Но что такое управление? Ответить на этот вопрос проще всего на конкретном примере. Классический – кормчий, управляющий движением корабля. Современный – водитель, управляющий движением машины. Сразу видно, что управление предполагает три момента: субъект управления, объект управления, движение объекта управления. Тогда управление – это действие субъекта на объект с целью сохранения или изменения его движения.

13                 

Обратим внимание, что управление – это не просто воздействие на объект, а воздействие с определенной целью. Цель – еще один момент управления, как и три вышеперечисленных. И именно целью управление отличается от влияния. Управление – это целеустремленное, целенаправленное влияние.

14                 

Пусть за рулем автомобиля не человек, а обезьяна. Сможет ли она влиять на движение автомобиля? Еще как! Но сможет ли она управлять автомобилем? Нет, если конечно ее не выдрессировали, не научили «искусству управления».

15                 

Обратим также внимание, что двум целям управления – сохранению и изменению движения – соответствует деление политических сил на консервативные и реформистские. Консерваторы (от лат. conservare – охранять, сохранять) – это те, кто стремится удержать общество в прежнем состоянии. Реформаторы (от лат. reformare – преобразовывать) – это те, кто стремится общество изменить, преобразовать. Ясно также, что a priori нельзя сказать, на чьей стороне правота – на стороне консерваторов или на стороне реформаторов. Подобному тому как a priori нельзя сказать, сохранять ли движение машины или изменять. Ибо все зависит от того, едем ли мы по прямой дороге или дорога делает поворот.

16                 

Ясно, что в общем случае субъект и объект управления не обязательно люди. Самонаводящаяся ракета, самолет на автопилоте и другие искусственные системы не предполагают непосредственного участия человека, хотя и нельзя сказать, что к их способности самоуправления человек никакого отношения не имеет. Способностью самоуправления обладают также живые существа, причем на этот раз – без всякого отношения к человеку.

17                 

В случае же власти субъект и объект управления – это всегда люди. Одни люди управляют другими людьми. Одни люди воздействуют на других людей с целью сохранения или изменения их движения. При этом под движением людей следует понимать человеческое поведение.

18                 

Вопрос о том, возможна ли власть в живой или даже неживой природе, пока не может быть решен однозначно. Здесь все зависит от того, к какому понятию власти мы в конце концов придем – широкому или узкому. Отмечу лишь, что следование феноменологическому методу приводит к содержательно богатым понятиям, а по законам логики, чем богаче понятие по содержанию, тем уже оно по объему.

19                 

И ровно так же пока нельзя однозначно сказать, возможна ли власть над тем, что принято называть сознанием: желаниями, чувствами, мыслями. Здесь тоже все зависит от того, к какому понятию власти мы в конце концов придем.

20                 

Право

Второй момент власти – право. Но он же и наиболее спорный. В политологической литературе лишь немногие считают право необходимым моментом власти, тогда как большинство предпочитают говорить о способности. Тем не менее в пользу права свидетельствуют учения, известные под названием «теории общественного договора».

21                 

Теории общественного договора главенствовали в XVII – XVIII веках (Гоббс, Локк, Руссо), не едины по своим политическим выводам, но едины по своей главной идее: власть (подразумевается власть верховная, государственная) – продукт общественного соглашения, договора. Все эти теории учат о двух состояниях людей – «естественном» и «гражданском» (т.е. без государства и с государством) – и разными путями приходят к выводу о том, что переход в гражданское состояние предполагает заключение договора, по которому люди учреждают верховную власть и соглашаются повиноваться ее воле.

22                 

Теории общественного договора не подтверждаются историей, однако правы в том, что государственная власть основана на согласии, точнее – на признании за правителями права на управление. Государство, в котором подданные не признают за правителями такого права, непрочно, подвержено смутам и бунтам, и потому длительное время существовать не может – разве что ценой массового кровопролития.

23                 

Вместе с тем можно понять и политологов, которые не желают включать право в число необходимых моментов власти. Они соглашаются с тем, что власть может быть основана на праве, но даже в этом случае одного только права недостаточно. Необходима также способность, без которой право – пустой звук и не более. Так кто же прав – тот, кто включает право во власть, или не включает?

24                 

Но что такое право? И вновь ответить на этот вопрос проще всего на конкретном примере. Человек с пистолетом в руке имеет возможность убить другого человека, но это не значит, что он имеет право убить другого человека. Из «я могу» не следует «имею право», из «I can» не следует «I may». Право есть возможность, но не всякая возможность есть право. Возможность только тогда право, когда признана другими людьми. Право предполагает признание и вне признания невозможно. Нельзя обладать правом, если оно никем не признано. Другое дело, что право может быть признано одними и не признано другими людьми. В этом случае непризнанное право есть право и неправо одновременно: право – по отношению к тем, кто его признает, неправо – по отношению к тем, кто его не признает.

25                 

То, что право не есть нечто абсолютное, подтверждается имущественными спорами, когда два или более субъекта заявляют о своих правах на то или иное имущество. Каждая из спорящих сторон не признает прав соперников, и дабы спор разрешить, в дело вмешивается суд. Но и решение суда не всегда утихомиривает спорщиков, когда проигравшая сторона подает апелляцию в вышестоящий суд.

26                 

Право на деле (т.е. право как таковое) следует отличать от права на словах. На словах человек может признавать право другого, но на деле не признавать. Право на словах часто называют «формальным», право на деле – «реальным». Говорят, что формально человек правом обладает, но реально не обладает. Следует однако иметь в виду, что формальное право вовсе не есть разновидность права. Оно не право, а его видимость, его отсутствие.

27                 

Пусть по закону человек имеет право критиковать правительство (такое право входит в понятие «свобода слова»), но как только начинает критиковать, его арестовывают и по надуманному обвинению сажают в тюрьму. Ясно, что в этом случае человек не обладает правом критиковать вне зависимости от того, что говорит по этому поводу закон. Это и есть в чистом виде право на словах, т.е. его видимость, отсутствие.

28                 

Право на деле следует отличать также от права, за которым не стоит реальная возможность. Пусть один человек признал право другого подпрыгнуть до небес. Логически такой прыжок возможен (не противоречит законам логики), однако физически невозможен (противоречит законам физики). Следовательно, как и в случае с правом на словах, право подпрыгнуть до небес будет не правом, а его видимостью, его отсутствием. Такое право можно назвать «абстрактным», но и на этот раз абстрактное право вовсе не есть разновидность права.

29                 

И наконец, право на деле следует отличать от права по закону – в том смысле, что закон не единственный источник права. Возьмем двух людей, которые заключили между собой договор с самыми невообразимыми правами и обязанностями. Какими бы ни были эти права и обязанности, между ними возникло поле права, пусть даже оно насквозь неправо с точки зрения закона. В бандитской или воровской среде тоже есть свое право, хотя министерство юстиции вряд ли примет его к регистрации.

30                 

Когда политики или правоведы говорят о «правовом поле», они, как нетрудно догадаться, подразумевают право по закону. Тем самым создается видимость, будто существует только одно поле права, тогда как всякое прочее право правом не является. В феноменологии же напротив – поле права отнюдь не едино, и наряду с правом по закону существуют также многочисленные подполя права, источником которых могут быть как отдельные люди, так и люди в смысле немецкого das Man. Это слово придумал Мартин Хайдеггер для обозначения того «неопределенно кого», которого немцы имеют в виду произнося «man spricht». На русский «man spricht» переводится безличным предложением «говорят», причем подразумевается, что говорят люди. Какие конкретно, сказать невозможно, и однако же эти люди тоже могут стать источником права.

31                 

Таким образом, право – это признанная возможность. Это возможность, дополненная признанием, или признание, наполненное возможностью. Причем оба момента феномена одинаково существенны: права нет как в том случае, когда есть возможность, но нет признания, так и в том, когда есть признание, но нет возможности.

32                 

Следовательно, власть есть право, но лишь если это право понято феноменологически, т.е. как признанная и реальная возможность. Право как момент власти само оказывается сложным феноменом, что хорошо объясняет то, почему политологи не любят включать право в число необходимых моментов власти. Ведь политологи понимают право отнюдь не феноменологически. Чаще всего они отождествляют его с правом по закону, и так как закон сплошь да рядом не исполняется (особенно в государствах, которые еще не стали правовыми), политологи с подозрением относятся к праву, усматривая в нем скорее пустой звук, а не что-то реальное. Но что простительно политологу, то непростительно феноменологу. Для феноменолога право такая же реальность, как и способность, причем в отличие от способности именно право возвышает власть до социального способа бытия.

33                 

Вспомним, что говорилось о социальных способах бытия во вступительной части лекции: мое бытие-тем-то-и-тем-то есть всегда чужое бытие-в-признании-меня-тем-то-и-тем-то, мое бытие-мужем есть всегда чужое бытие-в-признании-меня-мужем. Но ведь ровно то же мы можем сказать теперь и про власть: мое бытие-во-власти есть всегда чужое бытие-в-признании-меня-во-власти. Ибо если власть есть право, то она тоже предполагает признание и вне признания невозможна. Нельзя обладать властью, если она никем не признана. Человек может обладать способностью управления, но это не значит, что он обладает правом на управление, властью. Тот, кто приставил к моему виску дуло пистолета, способен управлять моим поведением, но сказать, что он обладает надо мной властью, нельзя. Террорист не субъект власти, а субъект силы. Между ним и заложником не отношение власти, а отношение насилия. Подобно тому как не властью, а силой над планетами обладают Солнце и другие звезды.

34                 

Признаюсь, что полученный вывод – террорист не обладает властью над заложником – стал для меня полной неожиданностью. Однако поразмыслив, я не нашел ошибки в своих рассуждениях и в конце концов с ним смирился. Разумеется, между властью и силой есть общее (о нем разговор впереди), но это общее вовсе не основание для того, чтобы объявлять террориста субъектом власти.

35                 

Кроме того, полученный вывод нужно понять правильно: террорист не обладает властью над заложником, но лишь по отношению к тем и только тем людям, которые не признают за ним соответствующее право. Если же террорист не один, а с сообщниками, то по отношению к ним он обладает властью над заложником, поскольку они признают за ним это право. Ибо как и право, власть тоже не есть нечто абсолютное, и то, что есть власть по отношению к одним, может не быть властью по отношению к другим.

36                 

У меня два возражения против истолкования власти как способности. Первое – чисто феноменологическое. Если власть – способность, то она не феномен. Ибо феномен – это способ бытия, например чтение или хождение, а способность не есть способ бытия, не есть чтение или хождение. Следовательно, истолкование власти как способности нарушает первое из правил феноменологии, не удовлетворяет феноменологической установке.

37                 

Второе возражение – интуитивное. Пусть власть – это способность. Возьмем вооруженного или просто сильного человека. Спрашивается: способен ли он управлять слабым и невооруженным? Конечно же способен! Ведь понятие «способность» не подразумевает, что способный своей способностью пользуется. Ведь понятие «способность ездить на велосипеде» не подразумевает, что человек на велосипеде ездит. Оно подразумевает лишь, что стоит человеку сесть на велосипед, как он сможет на нем поехать. Поэтому и способность управлять подразумевает лишь, что стоит человеку подойти к другому, как он сможет управлять его поведением. Разумеется, если вооруженный станет угрожать безоружному на виду у всех, его скорее всего схватят полицейские. Ну а если он подстережет жертву в укромном месте? Ведь и способный ездить на велосипеде тоже не всегда сможет на нем поехать – если скажем дорога обледенела.

38                 

Таким образом, истолкование власти как способности влечет неизбежный вывод о том, что сильный – только потому что он силен – обладает властью над слабым, вооруженный – только потому что он вооружен – обладает властью над безоружным. Но это нелепость! Но это абсурд! Сильный обладает силой, вооруженный – оружием. Но ни тот ни другой не властью. Неужели для обладания властью достаточно накачать мышцы или купить автомат Калашникова? Неужели простое обладание силой дает человеку власть? Во всяком случае моей интуиции такое понимание власти противоречит.

39                 

Обязанность

Третий момент власти – обязанность. О нем прямо говорится в толковании, которое утверждает, что веление власти – закон, а закон обязателен для исполнения. Но что такое обязанность?

40                 

Сравним два случая: человек посоветовал другому купить книгу, человек велел другому купить книгу. Чем совет отличается от веления? Чем человек, следующий совету, отличается от человека, исполняющего веление?

41                 

На первый взгляд ровным счетом ничем. В обоих случаях субъект воздействует на объект с целью купить книгу, и в обоих случаях объект книгу покупает. Но это впечатление обманчиво. Совет тем отличается от веления, что признает за объектом право книгу не купить. Тогда как веление не признает за объектом такого права, и если книга не будет куплена, объект подлежит осуждению или даже наказанию.

42                 

Таким образом, в отличие от совета веление есть для объекта обязанность. В случае веления объект не имеет права его не исполнить, вне зависимости от того, нравится ему веление или не нравится. Отсюда обязанность – это неимение-права-не. Обязанность что-либо делать есть неимение права это не делать, обязанность что-либо не делать есть неимение права это (не не) делать. Иными словами, одно и то же сказать: «я обязан платить налоги» и «я не имею права не платить налоги», «я обязан не убивать» и «я не имею права убивать». Слово «обязанность» есть сокращение для «не имею права не», и так как неимение права означает, что кто-то не признает за человеком это право, в основе обязанности лежит непризнание права на неисполнение, или угроза осуждения в случае неисполнения. Причем неважно, высказана эта угроза или подразумевается, а также каким будет осуждение – в форме ли словесного порицания или в форме наказания по всей строгости закона.

43                 

Короче говоря, обязанность не признает за человеком право выбора – исполнять веление или не исполнять. Из двух этих возможностей она признает только первую и угрожает осуждением в случае выбора второй. Поэтому человек, исполняющий веление, все же отличается от человека, следующего совету. Это отличие схватывает понятие «подчинение», но лишь если само это подчинение понято надлежащим образом, т.е. в смысле исполнения обязанности. Я намеренно заостряю на этом внимание, ибо как это ни покажется странным, в политологической литературе слово «подчинение» никак с обязанностью не связано. Вопреки здравому смыслу, политологи видят подчинение там, где один человек вознаградил другого за то, что тот сделал то-то и то-то, и даже там, где один человек убедил другого сделать то-то и то-то. Ведь и в этих случаях, говорят они, объект подчинился воле субъекта. Ведь и в этих случаях, говорят они, субъект заставил объект сделать то-то и то-то.

44                 

Не знаю, как ваша, но моя интуиция говорит решительное «нет!». Если друг убедил меня купить книгу, то сказать, что он меня заставил, – значит расписаться в языковой глухоте. И точно так же, если я сделал что-либо за вознаграждение, то сказать, что я подчинился, значит лишить слово «подчинение» его здравого смысла. Ведь «подчинение» от слова «чин», а чиновник управляет подчиненными отнюдь не посредством убеждения или вознаграждения. Верно конечно, что чиновник может воспользоваться этими средствами, но к подчинению они никакого отношения не имеют. Веление чиновника есть обязанность для подчиненного, и именно поэтому он и зовется «подчиненным».

45                 

К понятию «подчинение» близко понятие «повиновение». На мой взгляд, они не различаются по объему – в обоих случаях речь идет об исполнении обязанностей, но различаются по смыслу. Подобно тому как различаются по смыслу единые по объему понятия «утренняя» и «вечерняя звезда». В последнем случае речь идет об одной и той же планете по имени Венера, но когда она светится утром, ее называют «утренней», когда вечером – «вечерней звездой». Иными словами, понятие «повиновение» отличается от «подчинения» тем, что указывает на связь обязанности с виной. Человек виновен в случае неповиновения и значит подлежит суду и осуждению. Этот суд может быть правым или неправым (например «суд Линча»), приговор – мягким или суровым (вплоть до смертной казни), но там, где нет угрозы осуждения, нет ни обязанности ни власти.

46                 

* * *

Итак, у нас три момента власти – управление, право, обязанность, и значит осталось срастить их в единое целое. Власть – это право-на-управление-посредством-обязанностей. При этом еще раз подчеркну, что право как момент власти должно быть понято феноменологически, т.е. с одной стороны, как признанная и реальная возможность, с другой – не только как право по закону.

47                 

Из феноменологического понимания власти следуют важные выводы:

48                 

1. Власть невозможна ни в живой ни тем более в неживой природе. По той простой причине, что ни та ни другая не знают ни прав ни обязанностей. В природе есть силы, есть действия и противодействия, но только не права и обязанности. Ведь право и обязанность предполагают признание и непризнание, а признавать и не признавать способны только люди.

49                 

2. Власть возможна над поведением, но невозможна над «сознанием», точнее над тем, что принято называть сознанием – желаниями, чувствами, мыслями. Нельзя возжелать что-либо по велению, даже «по щучьему». Нельзя исполнить веление чувствовать или мыслить так, а не иначе. Верно, что чувствами и мыслями можно управлять, но ими нельзя управлять посредством обязанностей. Сколько бы мне ни велели радоваться, толку не будет никакого. Сколько бы мне ни велели думать, что дважды два равно пяти, все равно я буду думать иначе.

50                 

Более того. Желать, чувствовать и мыслить нельзя не только по велению, но и по желанию. Сколько бы я ни желал быть голодным, все равно голодным не стану. Сколько бы я ни желал влюбиться в женщину, все равно ничего не получится. В «Феномене свободы» у меня есть слова: «в желание нельзя бросить себя самому, в желание человек всегда брошен». Но ровно то же можно сказать про чувства и мысли.

51                 

3. Террориста потому считают обладающим властью над заложником, что он тоже управляет посредством обязанностей. Веление террориста есть обязанность для заложника, ибо первый не признает за вторым право выбора – исполнять веление или не исполнять. Террорист открыто угрожает заложнику осуждением, причем отнюдь не в форме словесного порицания. Следовательно, между властью и силой действительно есть общее – обе управляют объектом посредством обязанностей, но если власть управляет по праву, то сила – не по праву. И именно поэтому между террористом и заложником не отношение власти, а отношение насилия.

52                 

Мнение о том, что террорист обладает властью над заложником, потому кажется столь убедительным, что испокон веков повелось считать, будто власть и подчинение – «сиамские близнецы»: мол где власть, там и подчинение, а где подчинение, там и власть. Феноменология соглашается с первым утверждением, но решительно отвергает второе. Ибо из того, что я подчиняюсь, не следует, что я подчиняюсь власти. Подчиняться можно и силе! И здесь все зависит от того, признаю ли я за субъектом право управлять мною посредством обязанностей. И пока не признаю – он надо мной властью не обладает. Так что в известном смысле от самого заложника зависит, властвует над ним террорист или насильничает.

53                 

Вместе с тем еще раз подчеркну, что если у террориста есть сообщники (или просто «сочувствующие из толпы»), то по отношению к ним он обладает властью над заложником вне зависимости от того, признает ли последний право управлять собой посредством обязанностей. Тем самым обнаруживается, что вопреки общепринятому мнению власть есть не двустороннее, а трехстороннее отношение, т.е. не отношение между субъектом и объектом, а отношение между субъектом, объектом и наблюдателем. Наблюдатель – этот тот, кто признает за субъектом право на управление объектом. Объект тоже входит в число наблюдателей, и в этом случае, т.е. в случае совпадения объекта и наблюдателя, власть становится двусторонним отношением. Единственный, кто в число наблюдателей входить не может, – это субъект, ибо нельзя быть источником своего собственного права. Сколько бы я ни считал себя вправе делать то-то и то-то, у меня не будет этого права до тех пор, пока не найдется хотя бы один человек, который признает за мной соответствующую возможность. И ровно так же, сколько бы я ни считал себя обладающим властью, у меня не будет власти до тех пор, пока не найдется хотя бы один человек, который признает за мной возможность управлять посредством обязанностей.

54                 

4. По отношению к наблюдателю, который не признает за террористом права на управление посредством обязанностей, террорист обладает не властью, а квазивластью (почти властью). Властью, потому что управляет посредством обязанностей, квази – потому что управляет не по праву. Квазифеномены образуются путем исключения из феномена одного или нескольких моментов и сопутствуют каждому сложному феномену. Момент, который входит во власть, но не входит в квазивласть террориста, – признанность.

55                 

5. Широко распространено мнение, будто власть бывает насильственной и ненасильственной. Так ли это на самом деле? Может ли власть быть насильственной?

56                 

В случае с насилием нас подстерегают две ловушки: отождествить насилие с физической силой, вторая – отождествить насилие с силой вопреки желанию. В первую ловушку не попасть достаточно просто, ибо интуитивно ясно, что изнасиловать можно не только тело, но и душу. Труднее понять, как можно изнасиловать ум, но разве не об этом идет речь в случаях, когда мы говорим об «обработке» или «промывании мозгов»?

57                 

Вторая ловушка более коварна, ибо вроде бы невозможно усомниться в том, что применение силы вопреки чужому желанию есть насилие во всех случаях без исключения. И тем не менее вот пример: боксер не желает, чтобы противник наносил по нему удары, и однако же бокс – в отличие от мордобития – не насилие. Не насилие, потому что боксер дал согласие на участие в поединке и тем самым признал за соперником право наносить по себе удары. Ибо дать согласие и признать право – одно и то же. Ибо одно и то же дать согласие на операцию и признать за хирургом право резать себя скальпелем, дать согласие выйти замуж и признать за мужем право на «исполнение супружеского долга». И именно поэтому одно и то же действие в одном случае насилие, в другом нет, в одном – изнасилование, в другом – «освященная браком супружеская любовь».

58                 

Короче, насилие оказывается противоположностью праву и может быть определено как неправомерное использование силы. Причем неважно какой силы: физической, психической или интеллектуальной. В то же время оно не сводится к простому применению силы, а подразумевает, что кто-то это применение силы не признает, считает его недопустимым. Так понятое насилие оказывается относительным, т.е. зависит от наблюдателя, но иначе и быть не может. Ни одно действие не является насилием само по себе, равно как одно и то же действие может быть насилием и ненасилием одновременно: насилием – по отношению к тому, кто считает его недопустимым, ненасилием – по отношению к тому, кто считает его допустимым.

59                 

Следовательно, понятие «насильственная власть» в строгом смысле противоречиво. Ведь «насильственная» означает «не по праву», а «не по праву» означает «не власть». Непротиворечивым это понятие может быть лишь в нестрогом смысле, когда подразумеваются два разных наблюдателя. Так, если у террориста есть сообщники, то мы можем сказать, что он обладает насильственной властью над заложником, подразумевая, что властью он обладает по отношению к сообщникам (раз они признают за ним соответствующее право), но она насильственна по отношению к заложнику (раз он не признает за ним того же права). И такой же насильственной она будет по отношению ко всем тем, кто сочувствует заложнику.

60                 

6. Вместе с тем за различием между насильственной и ненасильственной властью скрывается другое и куда более важное различие – между властью посредством принуждения и властью посредством долженствования. Принуждение и долженствование – два модуса обязанности, но если в первом случае человек исполняет веление под угрозой суда внешнего, то во втором – под угрозой суда внутреннего, суда совести. В первом случае человек говорит себе: «я подчиняюсь, потому что иначе буду осужден», во втором – «я подчиняюсь, потому что иначе буду осуждать себя сам».

61                 

Что такое власть посредством принуждения, ясно и без примеров. Но что такое власть посредством долженствования? Пожалуйста: человек спасает другого от смерти, и спасенный клянется служить спасителю верой и правдой. Отныне слово спасителя для спасенного обязанность, но не в модусе принуждения – у спасителя нет и в мыслях угрожать спасенному осуждением, а в модусе долженствования – спасенный сам угрожает себе осуждением в случае неповиновения. Ясно, что в сравнении с долженствованием власть посредством принуждения в некотором смысле насильственна, но только не в смысле неправомерности. Принуждение совместимо с правом, как например в случаях, когда отец принуждает сына вести себя хорошо или государство принуждает подданных платить налоги.

62                 

Власть посредством долженствования близка тому, что политологи называют авторитетом, точнее – властью в форме авторитета. Слово «авторитет» – от латинского «auctoritas», которое означает «власть, влияние». Получается, что в буквальном смысле «власть в форме авторитета» – это «власть в форме власти» или «власть в форме влияния», что выглядит в первом случае – нелепостью, во втором – глупостью. Глупостью, ибо влияние шире власти, и значит не власть может иметь форму влияния, а влияние – форму власти. Вторая глупость – когда политологи пишут о том, что повинуясь авторитету, объект с одной стороны повинуется добровольно, с другой – считает повиновение своим долгом. Ибо если долгом (читай: повинуется по долгу), то о какой добровольности может идти речь? Добровольность возможна лишь в случае, когда человек повинуется по желанию, тогда как без лишних слов ясно, что долг и желание (точнее – долженствование и желание) отнюдь не одно и то же.

63                 

7. Одна из самых трудных проблем теории власти – вопрос об ее источнике. Откуда проистекает власть субъекта над объектом?

64                 

Большинство политологов придерживаются мнения о том, что у власти нет единого источника, и именно по различию источников различают виды власти. Так, в случае принуждения, говорят они, источник власти – «негативные санкции» (читай: угроза осуждения), в случае побуждения – «позитивные санкции» (читай: обещание вознаграждения), в случае убеждения – доводы, в случае авторитета – те или иные свойства субъекта.

65                 

Разумеется, если расширять понятие власти так, как это делают политологи, то власть и впрямь не будет иметь единого источника. О каком единстве источника может идти речь там, где «под одной крышей» оказались принуждение и убеждение? Ведь если в первом случае субъект угрожает объекту осуждением, то во втором – всего лишь приводит убедительные доводы. Другое дело, если мы поймем власть феноменологически – как право на управление посредством обязанностей. Тогда найти единый источник власти окажется делом нетрудным, хотя и здесь нас подстерегают неожиданности.

66                 

Поскольку власть есть право, а право – это признанная возможность, в общем случае у власти действительно нет единого источника, ибо источник признания и источник возможности могут не совпадать. Источник признания – это тот, кого мы назвали наблюдателем, тот, кто признает за субъектом возможность управления объектом. В число наблюдателей входят объект и другие люди, но только не субъект. Что же касается источника возможности (подразумевается возможность управлять посредством обязанностей), то им может быть только объект. Ибо в конечном счете от объекта и только от него зависит, подчинится он велению или не подчинится, исполнит обязанность или не исполнит.

67                 

Можно ли a priori решить, когда объект подчинится велению субъекта? На мой взгляд да: когда нежелание осуждения сильнее нежелания подчинения. Причем это касается не только власти в форме принуждения, но и власти в форме долженствования. Если я не желаю подчиняться, но еще сильнее не желаю быть осужденным другими или самим собой, ясно, что я предпочту подчиниться. И точно так же ясно, что я предпочту не подчиниться, если нежелание подчинения пересилит нежелание осуждения. Когда борцу за идею велят отречься и угрожают смертной казнью в случае неотречения, исход зависит от того, какое из нежеланий окажется сильнее – нежелание отречься или нежелание умереть.

68                 

Почему человек не желает подчиняться, более или не менее ясно, хотя причины могут быть самые разные. Но почему человек не желает осуждения? Что вообще скрывается за осуждением – будь оно в форме словесного порицания или в форме наказания по всей строгости закона? Страдание! Какую бы форму ни имело осуждение, оно только тогда действительно осуждение (а не просто сотрясение воздуха), когда за осуждением следует страдание. Это страдание может быть телесным – например когда отец порет сына ремнем, но может быть и душевным – когда человек испытывает муки стыда или совести. Следовательно, нежелание страдания – вот единый источник возможности власти, но лишь если это нежелание сильнее нежелания подчинения.

69                 

8. Отсюда в частности понятно, как возможна власть в любви, точнее – как возможна власть человека над тем, кто его любит. Поскольку любовь есть разновидность желания (подразумевается желание вочеловечения), то объект любви может обрести власть над субъектом, ибо может препятствовать исполнению любви, а неисполнение любви, как и неисполнение любого другого желания, влечет страдание. И если нежелание страдания пересиливает нежелание подчинения, объект любви превращается в субъекта власти. Причем именно власти, а не силы, ибо субъект любви чаще всего признает за объектом возможность управлять собой посредством обязанностей. Ясно также, что чем сильнее любовь, тем сильнее власть и тем больше возможностей для ее злоупотребления. Примерами таких злоупотреблений кишмя кишит мировая история и искусство, когда субъекты любви – причем обоих полов – повинуются объектам и идут на самые страшные преступления.

70                 

9. Когда политологи видят подчинение там, где человек сделал что-либо за вознаграждение, то они конечно же неправы, так как вознаграждение к подчинению отношения не имеет. Но к подчинению имеет отношение угроза невознаграждения. Сравним два случая: мне предложили прочитать лекцию, пообещав заплатить за нее приличные деньги. В этом случае чтение лекции не будет подчинением. Но если мне предложили прочитать лекцию угрожая солидным вычетом из зарплаты, то чтение лекции уже будет подчинением. И понятно почему – потому что солидный вычет из зарплаты обрекает меня на страдание. Отказ же от лекции за вознаграждение не обрекает меня на страдание – либо потому, что я и так неплохо зарабатываю, либо потому, что я и так страдаю (в случае плохой зарплаты). Иными словами, отказ от лекции за вознаграждение никак не увеличит мое страдание (если оно вообще есть), и именно поэтому вознаграждение не имеет отношения ни к подчинению ни к власти.

71                 

10. Следует различать власть и властвование, т.е. власть и ее осуществление. Властвование – это пользование правом на управление, или просто управление посредством обязанностей. Какие способы властвования есть в распоряжении субъекта?

72                 

Представим себе Илью Муромца, который стоит в задумчивости перед развилкой дорог. И пусть этих дорог не три, а неопределенно много. Тогда Соловей-разбойник может следующим образом управлять движением богатыря: 1) повесить на одной из дорог приказывающий знак; 2) повесить на ряде дорог запрещающий знак; 3) повесить на ряде дорог разрешающий знак. Первый способ есть управление путем приказов, второй – путем запретов, третий – путем разрешений. Ясно, что в первых двух случаях имеет место управление посредством обязанностей, поскольку приказ есть обязанность что-либо делать, запрет – обязанность что-либо не делать. Но и в случае разрешения имеет место управление посредством обязанностей, поскольку подразумевается, что по всем остальным дорогам движение запрещено.

73                 

Меры власти

Из всех раскрытых мною феноменов власть – самый многомерный. Первая мера власти – широта. Широта власти измеряется количеством подчиненных. При этом речь идет не только о подчиненных непосредственно, но и о подчиненных опосредованно. Так, президенту страны лишь несколько человек подчиняются непосредственно (главным образом высшие чиновники), но опосредованно – все граждане и даже неграждане, если они находятся на территории страны.

74                 

Вторая мера власти – объем. Объем власти измеряется количеством велений, которые субъект имеет право навязывать объекту. По объему власть делится на ограниченную и неограниченную, из которых вторую называют также абсолютной. Отсюда понятия «абсолютная монархия» и «абсолютизм», которые в переводе на русский звучат как «самодержавие».

75                 

Третья мера власти – сила. Она измеряется количеством неподчинений, но со знаком минус: чем больше неподчинений, тем власть слабее, чем меньше, тем сильнее.

76                 

Пусть первый год после приема на работу работник исполнял все без исключения веления начальника. Однако на второй год смекнул, что кое-какие веления можно не исполнять (без особого для себя ущерба) и из ста велений стал исполнять в среднем девяносто. В этом случае начальник продолжает обладать властью над работником, но сила его власти стала меньше – на 10 % от самой сильной.

77                 

Другой пример: пусть ежегодно из ста налогоплательщиков налоги платят в среднем девяносто. В этом случае сила налоговой власти вновь на 10 % меньше от самой сильной или несколько больше, если учесть, что из неплательщиков некоторые укрывают лишь часть положенной суммы.

78                 

И наконец четвертая мера власти – признанность. Правда, применительно к политической власти ее называют легитимностью, однако первое название куда лучше второго. Лучше, потому что слово «легитимность» – от латинского «legitimus», а «legitimus» означает «законный». Следовательно, в буквальном смысле легитимность власти – это ее законность, тогда как даже политическая власть может быть незаконной (если она захвачена путем заговора или революции). И уж тем более незаконна власть «крестного отца» над «мафиози», хотя она тоже обладает признанностью. Причем не только со стороны самих подвластных мафиози – такую признанность можно назвать «внутренней», но и со стороны других людей – членов мафиозных семей, других мафиози или даже просто обывателей – такую признанность будем называть «внешней». Отсюда признанность власти измеряется количеством людей, которые признают за субъектом право на управление посредством обязанностей. При этом часто складывается ситуация, когда власть обладает внутренней признанностью и не обладает внешней. Пример: власть в так называемых самопровозглашенных государствах (Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия,), которая признана подданными, но не признана ни одним из иностранных государств (по крайней мере официально). Напомню также, что непризнанная власть есть в строгом смысле не власть, а сила.

79                 

Пытаясь ответить на вопрос, почему люди признают власть, «отец политологии» Макс Вебер ввел понятия «традиционная», «харизматическая» и «законная легитимность». Пример первой – власть наследственного монарха, признанность которой основана на традиции. Пример второй – власть яркой личности вроде Цезаря или Наполеона, признанность которой основана на личных свойствах человека, его «харизме» (в переводе с греч. – дар, подразумевается «дар Божий»). Пример третьей – власть в современных демократических государствах, признанность которой основана на законе. При этом одна и та же власть может обладать смешанной легитимностью.

80                 

Возьмем власть Петра I. С одной стороны, она безусловно традиционная, как и монархическая власть вообще. Но она и харизматическая, поскольку трудно сыскать в русской истории личность с большей «харизмой», чем была у Петра. И хотя формально она не была законной – поскольку ко времени Петра закон о престолонаследии еще не был провозглашен, – вряд ли стоит считать ее незаконной по существу. Во-первых потому, что существовали неписаные правила престолонаследия, во-вторых потому, что вполне могло оказаться так, что закон о престолонаследии издал бы не сам Петр, а скажем его отец. Следовательно, по сути власть Петра I была одновременно традиционной, харизматической и законной.

81                 

Признанность власти – «вещь переменчивая». Поначалу широко признанная, власть со временем может утратить признанность, что в случае политической власти называют «кризисом легитимности». Кризис легитимности означает, что значительная часть населения не признает за правителями права управлять собою посредством обязанностей, что влечет резкое ослабление власти или даже ее полный паралич. Поэтому чтобы удержать подданных в повиновении, власть вынуждена прибегать ко все более суровым мерам устрашения вплоть до массового кровопролития. Либо происходит смена власти, как это было в период «бархатных революций» в Европе, после того как в СССР началась перестройка.

82                 

Но и наоборот – поначалу почти непризнанная, власть со временем может расширить свою признанность, как например это случилось после прихода к власти большевиков. Так, в первые годы после Октябрьской революции многие подчинялись новой власти, но ее не признавали. Подчинялись, ибо куда денешься, но с вынужденностью подчинения не мирились. В глубине души они с новой властью воевали и ждали момента, когда она падет. Но вот белое движение разгромлено, и надежд на свержение большевиков не остается. Иностранные государства одно за другим признают новую власть. С какого-то момента человек примиряется с вынужденностью подчинения, а это и означает, что он признает большевистскую власть.

83                 

Политическая власть

В современных, да и не только современных обществах наибольшее значение имеет власть политическая. Что такое политическая власть? Чем она отличается от других видов власти – семейной, производственной, мафиозной?

84                 

Широко распространено мнение, будто главный признак политической власти – право на насилие. Мол, никакая другая власть таким правом не обладает, и лишь политическая – обладает. Против такого мнения напрашиваются два возражения:

85                 

Во-первых, выражение «право на насилие» в строгом смысле противоречиво. Как говорилось выше, насилие есть неправомерное использование силы, и значит там, где есть насилие, права быть не может. И наоборот – там, где власть обладает правом на использование силы, это использование уже не может быть насилием.

86                 

Во-вторых, если под «правом на насилие» понимать право на использование физической силы, то политическая власть здесь не исключение. Когда отец порет провинившегося сына, он очевидным образом использует физическую силу и использует ее по праву. Речь конечно же не идет о праве по закону, но как уже неоднократно говорилось, в феноменологии закон не единственный источник права. В данном случае речь идет о моральном праве, источник которого – люди в смысле немецкого das Man. Правом на использование физической силы обладали также русские помещики по отношению к своим крепостным, римские рабовладельцы по отношению к своим рабам, а в мафиозных кланах им до сих пор обладают вышестоящие мафиози по отношению к нижестоящим.

87                 

Следовательно, политическая власть не может отличаться правом на использование физической силы. Она действительно обладает этим правом, но это не есть ее отличительный признак. Но тогда какой другой?

88                 

Для ответа на этот вопрос разумно спросить, а что собственно означает «политический»? Это прилагательное происходит от греческого слова «полис», которое имеет два значения – «город» и «гражданская община». Отсюда, если не вкладывать в слово «политический» никаких посторонних смыслов, то политическая власть – это власть над городом, или точнее – власть над гражданами, проживающими в том или ином городе. Осталось лишь вспомнить, что греческие полисы были не просто городами, а городами-государствами, как придем к выводу, что политическая власть – это власть над гражданами того или иного государства. Иными словами, отличительный признак политической власти – право на управление людьми, проживающими или просто находящимися на территории данного государства. Короче, политическая власть – это просто верховная государственная власть.

89                 

Среди неполитических форм власти особого внимания заслуживает власть религиозная. По той причине, что здесь субъектом власти выступает не человек, а Бог. Верующие признают за Богом право на управление посредством обязанностей (например в виде заповедей Ветхого Завета), и значит Бог обладает над ними властью. Поэтому утверждение, что субъектом власти может быть только человек, верно не совсем. Более того, для суеверного человека субъектом власти могут быть в том числе явления природы («знамения»), когда он истолковывает их как обязанность вести себя определенным образом.

90                 

Не менее своеобразна и власть общественная – та, что осуществляется посредством моральных обязанностей. Ее особенность в том, что на первый взгляд у нее вообще нет субъекта: на вопрос «кто властвует?» напрашивается ответ «никто». Однако это не так: у общественной власти тоже есть субъект, хотя и крайне своеобразный – люди в смысле немецкого das Man. Этот субъект дает о себе знать в выражениях «люди так не поступают» или «веди себя как люди». Подразумевается, что раз люди так не поступают, то и человек не должен так поступать, т.е. люди велят человеку вести себя как люди и осудят в случае, если он будет вести себя иначе.

91                 

Политическая элита

Люди, обладающие политической властью, называются правителями. Правителям подчиняется многочисленная «армия чиновников», цель которых – исполнение законов, принятых правителями. Чиновники делятся на две большие группы: одни следят за тем, чтобы подданные повиновались законам (полиция, прокуратура, суды, тюрьмы), другие расходуют средства казны на проведение экономической и социальной политики (экономические и социальные министерства). Вместе правители и чиновники образуют «айсберг», видимая часть которого – правители, невидимая (и куда более многочисленная) – чиновники.

92                 

Хотя политической властью обладают лишь правители, было бы ошибкой полагать, будто только они управляют обществом. Обществом управляет политическая элита – совокупность людей, участвующих в принятии политических решений. Политическая элита шире правителей. Она состоит из правителей, высших чиновников и тех, кого в народе называют «приближенными к власти» (имеются в виду советники и другие «влиятельные лица»). Члены политической элиты имеют разное влияние на правителей и поэтому играют в управлении обществом разную роль: одни большую, другие меньшую. Политическую элиту можно сравнить с облаком, которое клубится вокруг вершины горы и включает в себя саму эту вершину.

93                 

Как относиться к тому, что обществом управляют не только правители? В целом спокойно, ибо какими бы мудрыми ни были правители, они нуждаются в советниках и значит принимают решения не всегда самостоятельно. Другое дело, если кто-то из правителей попал под сильное влияние своего советника. Рассмотрим этот случай на примере короля и так называемого «серого кардинала».

94                 

Пусть король попал под сильное влияние кардинала. Тогда обществом управляет не король, а кардинал, точнее – кардинал через короля. Это не означает, что власть перешла в руки кардинала, ибо по-прежнему король и только король обладает правом на управление посредством обязанностей. Сильное влияние кардинала означает однако, что кардинал управляет не по праву и значит по сути преступник, нарушитель права. Именно поэтому он вынужден держаться в тени (отсюда и название – «серый кардинал») и править «от имени короля». Если же он попытается править от своего собственного имени, подданные назовут его узурпатором.

95                 

Но что означает «сильное влияние»? Как определить границу, до которой влияние советника допустимо, после – недопустимо? Ясно, что однозначно недопустимо влияние, когда советник шантажирует правителя. Ведь шантаж есть управление посредством обязанностей, поскольку шантажист угрожает разоблачением и значит осуждением со стороны общества или даже государства. Следовательно, в случае шантажа советник через правителя управляет обществом посредством обязанностей, но права на это не имеет. Откуда напрашивается вывод, что влияние советника допустимо до тех пор, пока его советы не стали для правителя обязанностями.

96                 

Следует иметь в виду, что как правители, так и политическая элита в целом управляют обществом не только посредством обязанностей. Когда президент выступает по телевидению и призывает граждан к действию или бездействию, он управляет ими, но не властвует. Власть – лишь одно из средств управления, но наряду с ним есть множество других. Правда, власть самое жесткое из средств управления, но оттого не обязательно самое действенное. Часто мягкие средства достигают куда большего успеха, как например в случае управления экономикой. Как ни пытался Советский Союз догнать и перегнать Америку, цели своей не достиг. Существует поговорка: «кнутом и пряником». Ясно, что власти соответствует кнут (отсюда выражение: «пора бы и власть употребить»), но столь же ясно, что в иных случаях предпочтительнее пряник. В том и состоит искусство управления, чтобы знать, когда нужен кнут, когда пряник, а когда что-нибудь еще.

97                 

Демократия

В завершение лекции несколько слов о демократии. Демократия – краткое имя для формы правления, полное имя которой – либеральная демократия. Что означает «либеральная», мы обсудим в следующий раз на лекции «Феномен свободы». А вот что такое демократия, уместно обсудить уже сегодня.

98                 

Главные принципы демократии – выборность и поднадзорность власти. Подразумевается, что власть воспроизводят и за ней смотрят люди, сами властью не обладающие. Правда, в случае выборности о демократии можно говорить лишь тогда, когда имеет место всеобщее избирательное право. Если же избирательное право частичное, правильнее говорить о гетерократии (от греч. «хетерос» – другой). Гетерократии противоположна автократия (от греч. «аутос» – сам), где нет ни выборности ни поднадзорности и как следствие – власть воспроизводит и смотрит за собой сама.

99                 

С этой точки зрения установившаяся в России форма правления – квазидемократия (почти демократия). Демократия, потому что есть выборность, квази – потому что нет поднадзорности. Поднадзорность предполагает существование независимых от государства СМИ, а у нас все влиятельные СМИ государственные – либо прямо, либо косвенно. Благодаря этому власть влияет на политические предпочтения избирателей и в итоге как правило воспроизводит себя сама – пусть даже не путем назначения, а через выборы. Неслучайно поэтому форму правления в России называют также «управляемой демократией» – в том смысле, что власть управляет поведением избирателей на выборах.

100              

Спрашивается: хорошо это или плохо? Рассуждая абстрактно-теоретически – конечно же плохо. Но рассуждая конкретно-исторически – не хорошо и не плохо. Ибо в том, что в России установилась квазидемократия, есть своя историческая логика.

101              

Вот несколько фактов из истории. До 1914 г. в большинстве стран Запада правом голоса обладала лишь меньшая часть взрослого населения – только мужчины, да и то не все. Например в Англии 30-х годов XIX века – лишь 4% взрослого населения. Поэтому форма правления была гетерократией, а не демократией. Да и после 1914 г. форма правления оставалась той же самой, поскольку избирательное право стало всеобщим только для мужчин. Женщины получили избирательное право впервые в 1893 г. в Новой Зеландии, затем в 1906 г. в Финляндии и лишь после Первой мировой войны – в остальных ныне демократических странах Старого и Нового Света (однако в Швейцарии – лишь в 1971 г., в Лихтенштейне – в 1986 г.).

102              

Таким образом, о демократии на Западе можно говорить лишь начиная с 30-х годов XX века, тогда как до того – лишь о гетерократии. Почему? Почему Запад не стал демократическим раньше? Ответ на этот вопрос заключается в том, что у демократии есть свои условия устойчивости, среди которых – преобладание среднего класса. Средний класс играет роль политического стабилизатора, отсекая от власти крайние, враждебные демократии и свободе партии. И пока этого стабилизатора не было, Запад не мог позволить себе демократию, какой бы предпочтительной и необходимой она ни была в теории.

103              

А что в России? После крушения власти КПСС, мы – следуя духу времени – сразу же вляпались во всеобщее избирательное право, при том что из-за экономической реформы большая часть населения тут же оказалась в бедности и нищете. К тому же Россия – страна многонациональная и с компактным проживанием национальных меньшинств. И тогда стоит ли удивляться той политической нестабильности, которая воцарилась в последнее десятилетие прошлого века. С одной стороны, к власти рвались жаждущие реванша коммунисты, с другой – страна стояла на грани территориального распада. Поэтому установление квазидемократии – не злая воля президента или стоящих за ним «серых кардиналов», а исторически обусловленный компромисс между демократией и автократией, цель которого – политическая стабильность. Ведь и Запад пришел к демократии не сразу, а через длительный период гетерократии, которая в своем особом смысле тоже есть квазидемократия.

104              

* * *

 Счастливы те народы, которые перешли к демократии постепенно – через конституционную монархию и гетерократию. Такие народы сначала познали блага свободы и научились свободу ценить. Поэтому демократизация не стала для них потрясением, угрожающим самой свободе.

105              

Сравним три революции – Английскую, Французскую и Русскую (в последнем случае подразумеваются все три Русские революции). Английская революция пришлась на эпоху, когда идея демократии еще не владела массами, и потому пройдя свой период потрясений – гражданскую войну, диктатуру Кромвеля и Реставрацию – завершилась «славной революцией» 1688 г., установившей конституционную монархию. Власть короля была ограничена, и Англия пошла по пути демократизации – медленно, но верно.

106              

Ко времени Французской революции идея демократии окрепла и владела массами не менее, чем идея свободы. В итоге революция не удержалась на стадии конституционной монархии и пошла по пути все нарастающего террора, творимого от имени и во имя народа. Хотя поначалу все было относительно мирно – даже с учетом штурма Бастилии. Революция завершилась приходом к власти Наполеона, затем вернулись Бурбоны, затем новые революции, новые реставрации и т.д. вплоть до XX века.

107              

Ко времени Русской революции массами владела уже не только идея демократии, но и идея справедливости (в коммунистическом варианте). В итоге после падения царизма в стране воцарилась усугубленная Первой мировой войной анархия, которая переросла в гражданскую войну и завершилась установлением тоталитарной большевистской диктатуры – на целых семь десятилетий прошлого века.

108