Феномен справедливости

Вячеслав Вольнов

Добрый вечер, дорогие друзья! Тема сегодняшней лекции – феномен справедливости. Спешу заметить, что я не случайно решил поговорить о справедливости после того, как в прошлый раз мы говорили о свободе. Во-первых потому, что свобода и справедливость – важнейшие (если не самые важные) из общечеловеческих ценностей, во-вторых потому, что есть основания считать, что история по меньшей мере последних двух столетий – это борьба свободы и справедливости. И действительно: что как не справедливость воодушевляла народы на строительство социализма и коммунизма и что как не свобода заставила те же народы от социализма и коммунизма отказаться? Новейшая история недвусмысленно свидетельствует, что свобода и справедливость вступили в кровавую схватку и что самое тревожное – эта схватка становится все более глобальной, когда друг другу противостоят не одна часть народа другой, а одна часть человечества другой части человечества. Я имею в виду противостояние Севера и Юга, где Север – страны, входящие в так называемый «золотой миллиард», Юг – бедные страны Африки, Азии и Америки.

1                      

То, что свобода и справедливость плохо совместимы, похоже первым понял уже Платон. В его идеальном государстве есть справедливость, но нет свободы, тогда как при демократии (в его собственном понимании) есть свобода, но нет справедливости. О какой справедливости, восклицал Платон, может идти речь там, где каждый занимается тем, чем хочет, а не тем, к чему предназначен по природе? Где справедливость, если в правители попадают те, на кого случайно пал жребий или кто на выборах завоевал расположение толпы? Как возможна справедливость, если никому нет дела до того, соответствуют занятия людей их природным задаткам или не соответствуют, способны правители править или не способны?

2                      

И если бы только Платон пришел к выводу о несовместимости свободы и справедливости. Ровно к такому же выводу пришел позднее Маркс: в условиях свободного рынка богатые становятся все богаче, а бедные все беднее. Получается, что по мере развития экономики общественное богатство растет, но плодами этого роста пользуются лишь богатые – что несправедливо. Этот вывод Маркс назвал «абсолютным, всеобщим законом капиталистического накопления» (позднее его стали называть «законом абсолютного обнищания пролетариата») и не без оснований полагал, что из него следует неизбежность гибели капитализма. Подобно тому как из закона притяжения следует, что брошенный камень упадет на землю. И действительно: разве может пролетариат – главная производительная сила страны – становиться все беднее до бесконечности? Разве не будет он вынужден рано или поздно восстать и заявить, что он тоже хочет жить?

3                      

Я не намерен пока обсуждать, правы ли Платон и Маркс в своих выводах. Я намерен лишь показать, что существует проблема свободы и справедливости. Разумеется, не все мыслители прошлого учили о том, что эти ценности несовместимы, но раз они учили по-разному, имеет смысл поискать феноменологическое решение проблемы, основанное на феноменологическом понимании свободы и справедливости. Тем более что мы уже знаем, что такое феноменологически понятая свобода, и значит дело за малым – узнать, что такое феноменологически понятая справедливость.

4                      

Справедливость

Узнать, что такое феноменологически понятая справедливость, – значит раскрыть феномен справедливости, значит во-первых, истолковать справедливость как способ бытия человека, во-вторых, срастить справедливость из ее толкований. Феноменология исходит из того, что в каждом своем толковании феномен проглядывает, но искаженно и лишь одним из своих моментов. Дело феноменологии – прислушиваясь к общезначимым толкованиям феномена, услышать в них его моменты, затем прояснить их и срастить в единое целое.

5                      

Справедливость в либеральном понимании

Начнем с понимания справедливости, которое можно назвать либеральным. Это название не означает, что либеральная идеология не знает иных толкований справедливости, но есть основания считать, что нижеследующее толкование является для либерализма наиболее представительным.

6                      

В либеральном понимании справедливость – это равноправие, или равенство подданных перед законом. Подразумевается, что закон беспристрастен в отношении подданных и поэтому все они имеют одинаковые права и обязанности. Иными словами, перед законом все равны – что богач, что бедняк, что частное, что должностное лицо. Так понятое равенство называют обычно «формальным», ибо оно не учитывает такие «содержательные» моменты, как богатство, бедность, обладание властью и т.п.

7                      

Одним из самых решительных критиков либерального понимания стала коммунистическая идеология: формальное равенство обрекает реально неравных людей на фактическое неравенство. Например, ребенок бедняка обречен на бедность, ибо у него нет реальных возможностей стать богатым. И наоборот, ребенок богача «обречен» на богатство, даже не приложив к этому ни малейшего усилия. Другой пример: равная плата за один и тот же труд оборачивается неравенством материальных возможностей двух рабочих, если у одного в семье пять детей, а у другого – ни одного.

8                      

В общем и целом я присоединяюсь к коммунистической критике либерального понимания справедливости. Равноправие имеет отношение к справедливости, но еще не сама справедливость. Подобно тому как возможность имеет отношение к свободе, но еще не сама свобода. Либеральное понимание ставит всех «на одну доску», «мерит одним аршином» и объявляет достаточным условием справедливости, если у всех одинаковые права и обязанности. Но ведь иметь равное право еще не значит равным образом пользоваться этим правом, и тогда с чего вдруг равноправие – справедливость? Где ж справедливость, если один своим правом воспользоваться может, а другой не может? Где ж справедливость, если один может иметь что хочет, а другой лишь имеет право иметь что хочет?

9                      

Более того, либеральное понимание страдает непоследовательностью. Возьмем вопрос о налогах. Как известно, в современных развитых странах принято прогрессивное налогообложение, когда ставка налога (т.е. процент отчислений в бюджет) возрастает вместе с доходом. Ясно, что прогрессивное налогообложение противоречит либеральному пониманию справедливости, ибо где же равенство перед законом, если один платит по одной ставке, а другой – по другой? По этой причине либеральное понимание выступает за пропорциональное налогообложение, когда все подданные платят по одной и той же ставке (кстати, именно такое налогообложение действует ныне в России). И все бы ничего, если бы равная ставка удовлетворяла требованию равноправия – так ведь нет, ничуть не бывало! Где же равенство перед законом, если один платит одну сумму, а другой – другую? Где же равенство обязанностей, если сумма, которую обязан уплатить человек, зависит от размера его кошелька?

10                   

Поразительно, но факт: даже такое невинное установление, как пропорциональное налогообложение (что говорить о прогрессивном!) противоречит либеральному пониманию справедливости, ибо оказывается, что закон все-таки пристрастен по отношению к подданным, так как заставляет богатого платить больше, чем платит бедный. В полном смысле беспристрастным был бы закон о равном налогообложении, однако без лишних слов ясно – в том числе либеральному пониманию, что равное налогообложение не годится – хотя уж оно-то требованию равноправия удовлетворяет безукоризненно.

11                   

Справедливость в коммунистическом понимании

Критикуя либеральное понимание справедливости, коммунистическая идеология предлагает свое собственное: от каждого – по способностям, каждому – по потребностям. Эта формула принадлежит Карлу Марксу, называется «принципом коммунизма» и по своей смелости не знает равных. Как так: не по заслугам, не по реальному вкладу в общее дело, а по потребностям? Да хватит ли на всех? Да не истощится ли матушка-земля? Да не надорвется ли производство? И все же что-то в принципе коммунизма безусловно есть. Разве положа руку на сердце, наедине с собой, не согласится каждый, что справедливо, если его потребности будут удовлетворены? Хотя бы самые необходимые, хотя бы самые насущные. Про других он скорее скажет так: да мало ли какие могут быть потребности? неужто они тут же должны быть удовлетворены? Но про себя совсем иначе: разве многого я прошу? разве не заслужил я работая и отдавая по способностям?

12                   

Коммунистическое понимание ближе к феномену, но и оно его не достигает. Принцип коммунизма можно признать идеалом и не беспокоить понапрасну вопросом об осуществимости: от идеала, чтобы он служил «маяком», требуется не полная, а лишь частичная осуществимость. Однако и «каждому по потребностям» (т.е. удовлетворение потребностей) – лишь имеет отношение к справедливости, но еще не сама справедливость. Разве справедливость торжествует в обществе, где каждый тут же получает то, что требует, где тут же исполняются все его желания? Да это не справедливость, а «разгул потребностей» какой-то, «вакханалия желаний». Можно правда сказать, что желание еще не потребность, что потребности определяются не нашими «субъективными» желаниями, а чем-то «объективным», от желания не зависящим: разве зависит потребность в воздухе от желания дышать? Но ведь другие потребности от желания зависят: желание полететь на Луну рождает потребность в космическом корабле. И как быть: исключать такие потребности из подлежащих удовлетворению или не исключать?

13                   

Коммунистическое понимание метит в цель, но из-за «движения мишени» все же промахивается, ибо оставляет потребности полностью неопределенными. И даже если свести подлежащие удовлетворению потребности к необходимым, все равно определенности не хватает: что такое необходимая потребность? для чего необходима? Да и кто будет эту необходимость определять? Я сам или кто-то за меня? Не больше определенности и в первой части принципа: «от каждого по способностям». Как узнать, на что я способен? Как измерить мои способности? Да и опять же: кто будет мои способности определять? Я сам или кто-то за меня? Возьмем человека, который способен писать стихи, но одновременно – пахать и сеять. Как решить, в каком случае он заслуживает удовлетворения потребностей – когда пишет стихи или когда пашет и сеет? Или в том, когда делает и то и другое?

14                   

И тем не менее коммунистическое понимание ближе к справедливости, так как оно «чувствительно» к человеку. Оно учитывает, что люди не равны по своим потребностям, и поэтому нельзя мерить всех одним аршином. Многодетному требуется больше чем бездетному, и поэтому несправедливо, если при прочих равных условиях они имеют одинаковый доход.

15                   

Справедливость в христианском понимании

Еще одно общезначимое понимание справедливости – христианское. Здесь справедливость – атрибут Бога, и состоит она в том, что Бог на Страшном Суде воздаст каждому по заслугам: праведникам – вечную жизнь в блаженстве, грешникам – вечную жизнь в муках. Христианское понимание имеет откровенно юридическое происхождение и без идеи «высшего судии» обнаруживает крайне ограниченную применимость. Ибо если еще можно надеяться на то, что будут изобретены совершенные тесты, которые с достаточной точностью определят и измерят способности человека, то как определять и мерить «заслуги»? Одно дело – двое рабочих, которые стоят у одинаковых станков, но за день изготавливают разное количество деталей. Здесь под «заслугой» можно понимать объем изготовленного. Но как измерить «заслугу» дворника и врача, бизнесмена и ученого, музыканта и философа? Богу легко, Он может всё, но как быть нам, людям?

16                   

Возьмем ученого, который сделал величайшее научное открытие, и применение этого открытия в жизни обернулось невиданным благом для людей. Принцип «по заслугам» объявит такого ученого наиболее достойным вознаграждения, и он получит так сказать «по высшей мере». Но учтет ли этот принцип заслугу тех ученых, которые подготовили его открытие? А также заслугу тех людей, которые помогли ему получить образование или просто благотворно повлияли на его научное развитие? Да и существует ли вообще такая заслуга, которая была бы исключительно личной заслугой кого-либо? Нет, и значит полученное ученым вознаграждение будет несправедливым: справедливым по отношению к нему самому, несправедливым по отношению к тем, кому он так или иначе обязан своим открытием. Более того, если учесть, что среди последних могут оказаться умершие, светское применение христианского понимания справедливости окажется неисправимо несправедливым.

17                   

К христианскому близко еще одно понимание справедливости: «каждому – по труду». Этот принцип защищала коммунистическая идеология, но и она признавала его ограниченность. Она провозглашала его «принципом социализма» и тем самым применяла лишь к переходной от капитализма к коммунизму стадии. Ограниченность принципа коммунизм видел в том, что равное вознаграждение за равный труд оборачивается неравенством материальных возможностей, так как потребности у людей разные.

18                   

Критикуя принцип «по заслугам», я не хочу сказать, что он не имеет отношения к справедливости. Вслед за либеральным и коммунистическим христианское понимание тоже задевает феномен, но вот в какой мере задевает – нам еще предстоит выяснить.

19                   

Справедливость у Платона

А теперь вернемся к Платону и внимательно прислушаемся к тому, что говорил он о справедливости. Принцип Платона гласит: «каждый отдельный человек должен заниматься чем-нибудь одним из того, что нужно в государстве, и притом как раз тем, к чему он по своим природным задаткам больше всего способен». Или: «заниматься каждому своим делом – это пожалуй и будет справедливостью».

20                   

Первым делом обратим внимание на то, что между принципами Платона и Маркса есть очевидное сходство: в обоих случаях справедливость оказывается связанной со способностями. Но есть и различие: если у Маркса способности входят в так сказать «отдательную» часть принципа – «от каждого по способностям», то у Платона в «дательную» – «каждому по способностям». У человека, говорит Платон, есть те или иные прирожденные способности, и справедливым будет общество, где каждый занимается делом, к которому предрасположен по природе. Иными словами, каждому – свое дело, где под «своим делом» следует понимать занятие, к которому человек более всего способен.

21                   

Далее. Если допустить, что заниматься своим делом не только обязанность (как у Платона), но и потребность человека, то обнаружится еще одно сходство между принципами Платона и Маркса: в обоих случаях справедливость оказывается связанной с потребностями! В обоих случаях справедливым будет общество, где удовлетворяются потребности людей, но – и это главное – в отличие от Маркса у Платона речь идет не о потребностях вообще, и не просто о необходимых потребностях, а о вполне определенной потребности – о потребности в своем деле. В принципе Платона принцип коммунизма обретает ту недостающую определенность, без которой он превращается в «разгул потребностей» и не может не вызывать к себе подозрительного отношения. Причем важно и то, что недостаток определенности преодолевается таким уточнением понятия «необходимая потребность», в котором потребность в сущем заменяется на потребность в бытии. Не сущего, не вещей, не каких-то там «материальных благ» требует принцип Платона для человека, а своего дела, т.е. бытия, в котором человек может реализовать свои способности! И этим принцип Платона напоминает уже христианское понимание справедливости: праведникам – вечную жизнь в блаженстве, грешникам – вечную жизнь в муках.

22                   

Вспомним теперь, что и на предыдущей лекции, раскрывая феномен свободы, мы говорили о способностях и их реализации. Согласно одному из толкований свободы (я называл его в лекции «синтетическим»), человек свободен тогда, когда следует желанию самореализации, или когда желает и может реализовать свои способности. Но на той же лекции я отверг идею самореализации в качестве критерия свободы и предложил заменить ее на идею бытия-самим-собой. Вкратце напомню, почему идея самореализации неудовлетворительна: во-первых потому, что у человека слишком много способностей и поэтому непонятно, как отличить подлежащие реализации от не подлежащих; во-вторых потому, что среди способностей человека могут оказаться нереализуемые в ближайшем и даже отдаленном будущем и поэтому увязывая свободу с самореализацией мы обрекаем человека на несвободу – в том смысле, что даже в теории он не сможет быть свободным в настоящем. Идея же бытия-самим-собой лишена этих недостатков, если понимать под таковым бытие, смысл которого в нем самом, или бытие, в котором человек пребывает (или желает пребывать) ради него самого.

23                   

Возьмем человека, который работает на какой-нибудь работе. Спрашивается: ради чего он работает? Он может работать ради денег или еще чего-то, а может ради самой работы. В последнем случае его работа есть для него его бытие-самим-собой. Однако не только работа, но и любое другое занятие может стать для человека его бытием-самим-собой, причем у человека может быть сразу несколько способов быть самим собой.

24                   

Всем вам хорошо известно слово «хобби». Что за ним скрывается? Нетрудно догадаться, что за ним скрывается бытие-самим-собой, т.е. занятие, которому человек предается ради него самого, или смысл которого в нем самом.

25                   

Но отвергнув идею самореализации в качестве критерия свободы, было бы нелогично принять ее в качестве критерия справедливости. Пусть человек родился со способностью, которая может быть реализована лишь в следующем столетии. Если справедливость в том, чтобы каждый занимался тем, к чему более всего способен, то такой человек будет обречен на несправедливость – в том смысле, что даже в теории он не сможет заниматься своим делом в настоящем. Следовательно, принцип Платона всего ближе к феномену справедливости, но и он его все же не достигает. Зато его достигает другой принцип: каждому – бытие-самим-собой. Или: каждому – свое дело, где «свое дело» понято феноменологически – не как дело, к которому человек предрасположен по природе, а как дело, которым человек желает заниматься ради него самого. Ясно, что дело, которым занимается человек, может оказаться «своим» как в платоновском, так и в феноменологическом смысле слова (такое совпадение следует признать идеалом), но столь же ясно, что возможны и расхождения: человек не желает заниматься делом, к которому более всего способен, и наоборот – желает заниматься делом, к которому не способен или способен не более всего.

26                   

Таким образом, справедливость в феноменологическом понимании – это «каждому – бытие-самим-собой», или точнее «каждому – могение-бытия-самим-собой». Я вновь использую слово, которое уже знакомо вам по предыдущей лекции и в которое я вкладываю следующий смысл: могение означает «я могу», причем «могу» в самом сильном из смыслов этого слова. «Могу» в этом смысле вовсе не значит «не запрещено законами логики» или «не запрещено законами физики». «Могу» в этом смысле означает, что я действительно могу и лишь воля отделяет меня от бытия, в котором я могу быть. Так, если здоровый человек может встать со стула, то парализованный не может; если состоятельный (и «свободный от обязательств») может поехать за тридевять земель, то нищий не может.

27                   

Итак, справедливость – это бытие людей друг с другом, когда каждый может быть самим собой, может заниматься своим делом, может предаваться занятию, смысл которого он находит в нем самом. Ясно, что так понятая справедливость является неосуществимым идеалом, но как уже говорилось выше, от идеала, чтобы он служил «маяком», требуется не полная, а лишь частичная осуществимость. Идеалы – словно звезды на небе, которых нельзя достигнуть, но без которых древность не знала бы мореплавания. Иначе говоря, несмотря на неосуществимость идеалы отнюдь не бесполезны, поскольку призваны не дать человечеству заблудиться.

28                   

Справедливость и свобода

Спешу предупредить, что мы еще не до конца раскрыли феномен справедливости, но уже достигнутого достаточно для того, чтобы дать феноменологическое решение проблемы свободы и справедливости. Напомню, что Платон и Маркс (несмотря на то что они подошли к феномену ближе всего) пришли к выводу о несовместимости справедливости со свободой. Так ли в феноменологии?

29                   

Настал черед вспомнить, что такое свобода. Подробно о свободе мы говорили на прошлой лекции, и поэтому я буду краток.

30                   

Свобода – это сложный феномен, моменты которого – желание, бытие-самим-собой, могение. Иными словами, человек свободен, когда желает и может следовать желанию быть самим собой. Если же он желает, но не может следовать желанию быть самим собой, он – несвободен. Причем неважно, по какой причине не может: то ли желаемое запрещено законом или долгом, то ли у него не хватает средств или способностей. Напомню также, что у свободы есть два модуса – свобода в модусе желания и свобода в модусе воления (во втором случае человек уже не просто желает, но и следует желанию быть самим собой), и поэтому свобода в полном смысле слова – это когда человек желает, может следовать желанию и может стать самим собой.

31                   

Но раз так, то вывод о несовместимости справедливости со свободой феноменологией не подтверждается. Напротив, она утверждает необходимость справедливости для свободы, поскольку феноменологически понятая справедливость (человек в справедливости, когда может быть самим собой) оказывается моментом феноменологически понятой свободы (человек свободен, когда желает, следует желанию и может стать самим собой). Иными словами, в феноменологии справедливость – условие свободы, и значит свобода без справедливости невозможна! Только в справедливом бытии-друг-с-другом каждый может быть свободным. Только в справедливом обществе каждый, если пожелает, может следовать желанию и стать самим собой.

32                   

То, что в феноменологии справедливость и свобода ни в коей мере не исключают друг друга, станет особенно видно, если придать определению справедливости следующий вид: справедливость есть равенство в феноменологически понятой свободе. Это определение не совсем равнозначно предыдущему, но зато обнаруживается, какое отношение имеет к справедливости либеральное понимание. Ведь оно тоже требует равенства! Ведь оно тоже требует, чтобы люди были равны, причем если вдуматься – не только в правах, но и в свободе! Правда, явно либеральное понимание говорит лишь о равенстве в правах, но было бы в высшей степени странно, если бы оно не подразумевало в том числе равенство в свободе. Другое дело, что либеральное понимание толкует свободу иначе чем феноменологическое (свобода есть независимость от чьей-либо воли), и поэтому формула «справедливость есть равенство в свободе» имеет в нем иной (причем куда более бедный) смысл.

33                   

Разумеется, полученное решение проблемы опирается на феноменологические определения свободы и справедливости. Эти определения не являются единственно возможными и не защищены от подозрения, будто я с самого начала хотел примирить справедливость со свободой и поэтому намеренно подогнал свои определения под ответ. Даю вам слово, что это не так. Когда в 1998 г. я начал писать «Феномен свободы», у меня и в намеках не было касаться феномена справедливости. После семидесяти лет советской власти само слово казалось безнадежно опороченным, да и никаких мыслей по этому поводу не было и не предвиделось. И лишь добравшись до середины книги, я вдруг неожиданно осознаю, что такое справедливость, и одновременно с изумлением обнаруживаю, что феноменологически понятая справедливость не враг, а друг свободе. И что любопытно – раскрыть феномен справедливости мне больше всего помог Платон, хотя его никак не заподозришь в симпатиях к свободе.

34                   

Несправедливость

Применительно к отдельному человеку справедливость есть способ его бытия, когда он может быть самим собой. Это означает, что несмотря на неосуществимость справедливости как идеала (когда каждый может быть самим собой), она вполне осуществима в отношении большего или меньшего количества людей. Правда, применительно к отдельному человеку тоже можно говорить об идеале справедливости – когда он может быть во всех своих способах быть самим собой, однако этот идеал – идеал личной справедливости – уже не является неосуществимым.

35                   

Если справедливость – бытие, когда человек может быть самим собой, то несправедливость – бытие, когда человек не может быть самим собой. Причем неважно, по какой причине не может: то ли потому, что бытие-самим-собой ему запрещает закон или долг, то ли потому, что для бытия-самим-собой ему не хватает средств или способностей. Если человек желает быть музыкантом ради самого бытия-музыкантом, но не может им быть по причине отсутствия музыкальных способностей, то его бытие есть бытие-в-несправедливости, пусть даже в этой несправедливости не виноват никто из людей. Вывод неожиданный – поскольку мы привыкли, что несправедливость может исходить только от людей, – однако я не боюсь его делать, поскольку не вижу оснований отдавать предпочтение одним причинам несправедливости перед другими. В конце концов, какая разница, почему человек не может быть самим собой? Главное, что не может, а раз не может – он в несправедливости. Не только люди, но и природа может быть несправедливой, если она обделила человека тем могением, которое необходимо ему для его бытия-самим-собой. Ибо, повторяю, какая для человека разница, почему он не может быть самим собой, если он все равно не может? Кроме того, даже если причина несправедливости – отсутствие способностей, из этого вовсе не следует, что эта несправедливость неустранима – просто человеку следует поискать другое бытие-самим-собой – то, к которому он способен. И похожий совет я бы дал человеку, который не может быть самим собой по причине отсутствия средств – не следует приобщаться к слишком дорогостоящим способам быть самим собой.

36                   

Труднее дать совет человеку, который способен и желает работать ради самой работы, но не может работать по причине отсутствия вакансий. Разумеется, можно было бы посоветовать человеку сменить профессию, но я отдаю себе отчет в том, что смена профессии – дело нелегкое, а возможно и неосуществимое – по какой причине, опять же неважно. Однако не стоит ждать от философа больше того, что он может дать. Мое дело – не осчастливить человечество справедливостью, а раскрыть феномен, ответить на вопрос «что это такое?».

37                   

* * *

Вместе с тем у несправедливости может быть совсем иного рода причина, которая и обнаруживает, что мы еще не раскрыли феномен справедливости до конца. Пусть два человека могут быть самим собой, но одному его могение достается за труд, другому – «за просто так», например от богатых или влиятельных родителей. Интуитивно ясно, что перед нами вновь несправедливость, хотя оба могут быть самим собой. В чем же дело? Чем еще следует дополнить феноменологическое понимание справедливости, чтобы оно было чувствительным к такого рода случаям?

38                   

 Да и вообще, как так: каждому – могение-бытия-самим-собой, а от каждого – ничего? Где ж справедливость, если могение ни за что? Если нет ни одной «заслуги», которой человек мог бы оправдать доставшееся ему могение? Вспомним принцип коммунизма: от каждого – по способностям, каждому – по потребностям. Наряду с «дательной» он включает также «отдательную» часть, и ее наличие выглядит вполне разумно: должен же человек что-либо отдать, чтобы получить взамен требующееся ему могение. Но тогда что он должен отдать?

39                   

Задача воистину не из легких. Ее решало христианство, и это решение можно признать удовлетворительным, но лишь при условии, что есть существо, которое в состоянии непогрешимым образом определить и измерить заслуги каждого. В христианстве такое существо есть, и поэтому трудностей не возникает. Но как быть нам, людям, если мы не хотим ждать Страшного Суда, а хотим уже сейчас судить о том, заслужил человек могение или не заслужил? И пусть наше суждение не всегда будет безошибочным, мы согласны и на то, если оно будет безошибочным в общем и целом, т.е. если ошибки, которые мы неизбежно будем совершать, будут исправимыми и не слишком вопиющими. Увы, светское применение принципа «по заслугам» не удовлетворяет даже этому ослабленному критерию: мерить заслуги вкладом в то или иное дело – значит допускать ошибки, которые уже нельзя признать пренебрежимыми. Да и как исправлять их, тоже непонятно: как учесть вклад каждого – включая умерших! – в общее дело?

40                   

Но и коммунистическое «от каждого – по способностям» тоже не в ладах с безошибочностью, пусть даже мы не требуем невозможного и согласны на безошибочность в общем и целом. «Восток – дело тонкое», способности – еще тоньше. Поди знай, какие у человека способности, да и всегда ли он сам виноват в том, что они в нем не раскрылись? С другой стороны: выложился ли человек по способностям, если отработал шесть часов, а способен на десять или даже на двенадцать? Или: отдал ли он по способностям, если пишет стихи, а способен пахать и сеять? Как определить, чем должен заниматься человек, чтобы к нему не было никаких претензий? Ведь способностей-то у человека «уйма». Ведь сидеть в баре и болтать с друзьями потягивая пиво – тоже способность.

41                   

Таким образом, хочется, конечно же хочется, чтобы если уж могение, так за что-то, хоть за «мелкую», но заслугу. Но ведь не можем, не можем мы этой заслуги сыскать. Или стоит еще раз вслушаться в общезначимые толкования справедливости? Может что-то мы в них еще не услышали?

42                   

Начнем по порядку. В либеральное понимание вслушиваться бесполезно, ибо оно от человека вообще ничего не требует. Все его требования – к власти, и уж если власть дала подданным требуемое равноправие, то значит справедливость и восторжествовала. Стало быть, «каждому – равное право», но «от каждого – ничего».

43                   

Следующее понимание – коммунистическое. О нем было сказано предостаточно, и от нового вслушивания толку тоже не будет. Следовательно, последняя надежда – христианское понимание. Что оно требует от человека? Заслуг? Верно. Но каких?

44                   

Христианское понимание говорит: праведникам – вечную жизнь в блаженстве, грешникам – вечную жизнь в муках. И разве этим не всё сказано? Разве праведность не достаточное условие для того, чтобы заслужить долгожданное могение? Или праведность не заслуга? Или есть еще что-то более ценное, чем праведность?

45                   

Попробуем перевести «праведность» с религиозного языка на светский. Дело не совсем простое, ибо религиозная праведность не вполне совпадает со светской моральностью. Но пусть даже при переводе мы что-то потеряем, главное пожалуй мы все же не упустим: то, чем следует дополнить феноменологическое понимание справедливости, – это моральность. Моральность – вот что должен «отдать» человек, чтобы получить требующееся ему могение. Моральность – вот та «заслуга», которой он может оправдать доставшееся ему могение. Но тогда что такое моральность?

46                   

Бытие-как-люди

В рамках лекции о справедливости у меня нет возможности раскрывать феномен моральности по всем правилам феноменологии – это отняло бы слишком много времени. Поэтому я ограничусь лишь итогом: моральность – это бытие-как-люди, или точнее – исполнение-обязанности-быть-как-люди. Это определение я вычитал (подчеркиваю – вычитал, а не прочитал) из «Бытия и времени» Мартина Хайдеггера, но оно нуждается в пояснениях.

47                   

Я буду считать, что вы понимаете словосочетание «исполнение обязанности». Но что означает «быть-как-люди»? О каких собственно людях идет речь?

48                   

В русском языке слово «люди» есть множественное число от слова «человек» и соответствует немецкому die Menschen. Однако говоря о бытии-как-люди, мы будем использовать его не как перевод существительного die Menschen (множественное число), а как перевод существительного das Man (единственное число). Это последнее существительное отсутствует в немецком языке и было образовано Хайдеггером от неопределенно-личного местоимения man, которое в русском прямого соответствия не имеет и переводится обычно безличными предложениями, например man spricht – говорят. Но когда мы по-русски произносим «говорят», мы подразумеваем, что говорят именно люди, т.е. тот «неопределенно кто», кого Хайдеггер называет das Man.

49                   

Я не буду касаться вопроса, какой смысл вкладывал в слово das Man Хайдеггер. Главное, какой смысл будем вкладывать в него мы, а именно: das Man (по-русски люди) – это идеализированный человек, поведение которого есть идеализированное поведение всех. Или: das Man – это образцовый человек, поведение которого есть образцовое поведение для всех. Так понимаемые люди дают о себе знать в выражениях «люди так не поступают» или «веди себя как люди». Подразумевается, что раз люди так не поступают, то и человек не должен так поступать.

50                   

Здесь уместно вспомнить учение Платона об идеях. Согласно родоначальнику объективного идеализма, помимо чувственно воспринимаемых вещей существуют умопостигаемые идеи, которые представляют собой совершенные прообразы вещей и их свойств. Например, идея человека – совершенный прообраз людей, идея прекрасного – совершенный прообраз красоты (подразумевается земная красота). Идеи Платона вечны и неизменны, существуют в особом мире за пределами космоса и отвечают на вопрос «какой должна быть вещь?», например «каким должен быть человек?» или «какой должна быть красота?». Отсюда видно, что das Man (по-русски люди) – это нечто вроде платоновской идеи человека, с тем однако отличием, что он существует отнюдь не за пределами космоса, не единственен и изменчив. Не единственен, потому что у разных слоев общества могут быть разные das Man’ы (разные идеализированные «человеки»), изменчив, потому что с течением времени das Man может изменяться: то, что считалось образцовым поведением в одну эпоху, может перестать быть таковым в другую, и наоборот.

51                   

Надеюсь, теперь всем понятно, что означает выражение «быть-как-люди» и почему именно это выражение раскрывает феномен моральности. И если понятно, то приходим к следующему определению справедливости: от каждого – исполнение-обязанности-быть-как-люди, каждому – могение-бытия-самим-собой. Или короче: от каждого – бытие-как-люди, каждому – бытие-самим-собой. Или еще короче: от каждого – моральность, каждому – свободу. В развернутом виде все эти три формулы означают: справедливость – это бытие людей друг с другом, когда каждый исполняет обязанность быть как люди и вместе с тем может быть самим собой.

52                   

* * *

Полное феноменологическое понимание справедливости имеет ряд важных следствий.

53                   

1. Поскольку в общем случае каждая историческая эпоха имеет своих собственных людей (в смысле немецкого das Man), следовательно свое собственное бытие-как-люди, феноменологически понятая справедливость обнаруживает свою историческую относительность, зависимость от исторически изменяющихся людей. Каждая эпоха будет иметь свое собственное понимание справедливости в зависимости от того, какое содержание она вкладывает в бытие-как-люди. И разве это не так? Разве существует понятие справедливости, которое годится на все века и с одинаковым успехом применимо что к древнему, что к современному обществу?

54                   

Иными словами, следует различать: формально единое феноменологическое понятие справедливости и содержательно множественные исторические понятия справедливости. Множественность содержательных понятий не означает, что у справедливости нет единого формального определения, но так как это определение содержит «историческую переменную» – бытие-как-люди, в каждую эпоху оно будет наполняться особым содержанием и порождать особое понятие справедливости.

55                   

2. Поскольку в общем случае люди меняются не только от одной эпохи к другой, но и от одного общества к другому, феноменологически понятая справедливость обнаруживает свою социальную относительность, зависимость от социально изменяющихся людей. Каждое общество будет иметь свое собственное понимание справедливости в зависимости от того, какое содержание оно вкладывает в бытие-как-люди. Причем это вывод применим не только к различным обществам, но и к различным сообществам внутри одного и того же общества. Возьмем общество, которое состоит из неравноправных сословий. У каждого такого сословия есть свои собственные люди, следовательно свое собственное бытие-как-люди, и значит свое собственное понимание справедливости. И опять же: разве это не так? Разве существует понятие справедливости, которое годится для всех обществ и сообществ и с одинаковым успехом применимо что к грекам, что к варварам, что к свободным, что к рабам, что к знати, что к черни?

56                   

3. Вернемся к примеру, который приводился выше. Пусть два человека могут быть самим собой, но одному его могение достается за труд, другому – «за просто так», например от богатых или влиятельных родителей. Ясно, что в данном примере причина несправедливости не в том, что один из них не может быть самим собой, а в том, что второй – тот, кому могение достается «за просто так», – не исполняет обязанности быть как люди, а именно – не исполняет обязанности трудиться. Правда, это вывод верен лишь в том случае, если труд есть для человека обязанность, т.е. лишь в том случае, если быть-как-люди подразумевает трудиться. Если же это не так, то в приведенном примере не будет никакой несправедливости – при условии, что в остальном оба ведут себя морально.

57                   

4. Рассмотрим общество, состоящее из двух сословий – трудового и праздного. Под праздным я буду понимать сословие, которое живет за счет труда других и для которого труд не есть обязанность. Пусть при этом все члены общества исполняют обязанность быть как люди и могут быть самим собой – допущение в высшей степени нереалистическое, но все же допустим, что так оно и есть. Спрашивается: будет ли такое общество справедливым?

58                   

Казалось бы, как же иначе, раз мы сами допустили, что все члены общества исполняют обязанность быть как люди и могут быть самим собой – ведь это и есть феноменологически понятая справедливость. И это верно, но лишь если оценивать каждое сословие по мерке его собственной моральности: трудовое – по мерке трудового бытия-как-люди, праздное – по мерке праздного бытия-как-люди. Но если оценивать праздное сословие по мерке моральности трудового, то рассматриваемое общество окажется несправедливым – по той причине, что члены первого не трудятся, т.е. не исполняют то, что есть обязанность для второго.

59                   

Тем самым обнаруживается, какое отношение имеет к справедливости равноправие. Поскольку равенство прав подразумевает в том числе равенство обязанностей, неравноправное (точнее неравнообязанное) общество несправедливо, поскольку в нем одни сословия не исполняют то, что есть обязанность для других. Например, одни трудятся, другие не трудятся, одни платят налоги, другие не платят, одни служат в армии, другие не служат. И уж тем более несправедливо общество, где нет равного права на профессии, т.е. где одним сословиям разрешено заниматься какой-либо деятельностью, а другим – нет. Ибо в этом случае человек, который нашел свое бытие-самим-собой в какой-либо профессии, но не принадлежит соответствующему сословию, не сможет быть самим собой – не сможет по причине отсутствия права.

60                   

Вместе с тем, хотя равноправие и имеет отношение к справедливости, было бы ошибкой их отождествлять – как это делает либеральное понимание. Возьмем мужчин и женщин. Будет ли справедливым, если мы полностью уравняем их в правах и обязанностях? Например на женщин возложим обязанности, которые по силу лишь мужчинам? Ясно, что возложить на человека обязанность, которая превосходит его физические силы, – значит подорвать его здоровье и значит поставить под угрозу его могение быть самим собой, т.е. его свободу. Следовательно, безудержная погоня за равноправием может обернуться врагом феноменологически понятой свободе, а значит и справедливости в ее «отдательной» части («каждому – свободу»).

61                   

Другой пример: пособие по безработице или матерям-одиночкам. Если следовать равноправию, государство не должно предоставлять такого рода пособия, поскольку право на них имеют не все члены общества. Но если следовать справедливости, государство должно предоставлять такого рода пособия, поскольку речь идет о людях, у которых под угрозой не то что могение быть самим собой, но и просто могение быть.

62                   

Таким образом, феноменологически понятая справедливость подразумевает равноправие, но до определенных пределов – т.е. пока оно не становится враждебным феноменологически понятой свободе. Поэтому следует осторожно относиться к требованиям равноправия, всякий раз тщательно взвешивая, каким образом оно скажется на свободе.

63                   

Справедливость и демократия

Как я уже говорил, феноменологически понятая справедливость есть неосуществимый идеал, призванный не дать человечеству заблудиться. Людям не дано осуществить справедливость, но им дано ее осуществлять, т.е. делать так, чтобы справедливости становилось как можно больше. Этой цели служат частные правила справедливости, которые мы применяем в тех или иных случаях. Например правило «по способностям» или правило «по труду». Пусть на одно и то же место претендуют два человека, но один более способен к соответствующей деятельности, другой менее. Почему более справедливо, если это место займет первый? Потому что более способный лучше справится с деятельностью и значит увеличит справедливость – в том смысле, что увеличит количество людей, которые могут быть самим собой. Яркий пример – профессия врача. Поскольку здоровье – одно из условий могения (недаром про больного мы говорим «занемог»), ясно, что справедливости будет больше, если лечить больного будет более способный. Но даже если взять профессию музыканта, то и в этом случае более способный увеличит справедливость, поскольку увеличит количество людей, которые могут быть самим собой в слушании музыки. Подразумевается, что любитель музыки желает слушать произведение в хорошем исполнении и значит не сможет быть самим собой, когда его исполняют плохо. Следовательно, несмотря на то что есть, конечно же есть несправедливость в случае, когда человек желает быть музыкантом ради самого бытия-музыкантом, но не может им быть по причине меньшей способности, это ни в коей мере не означает, что при распределении людей по профессиям мы не должны пользоваться правилом «по способностям».

64                   

Я не намерен рассматривать все частные правила справедливости и даже не уверен в том, что каждое из них может быть оправдано феноменологически. Однако одно из них все же заслуживает особого внимания, имя ему – демократия.

65                   

При всем том, что Маркс явно погорячился, провозгласив коммунизм светлым будущим человечества, в одном он оказался прав: современные развитые общества не могут быть названы капиталистическими, если понимать под капитализмом общество, где государство не вмешивается в рыночную экономику. Современные развитые общества я называю смешанными (от словосочетания «смешанная экономика»), подразумевая общества, где рыночная экономика дополняется государственным вмешательством. Главные цели этого вмешательства – предотвращение разного рода экономических кризисов, перераспределение общественного богатства от богатых к бедным (по принципу «богатый платит за бедного»).

66                   

Пока государство не вмешивается в экономику, вопрос о том, каким должно быть это вмешательство, очевидно праздный. Непраздным он становится в смешанном обществе, ибо как показывает практика, к негативным последствиям ведет как недостаток вмешательства, так и его избыток: при недостатке растет неравенство в распределении общественного богатства, при его избытке – падает общественное производство. И поскольку нельзя a priori определить, какое вмешательство идеально, смешанное общество нуждается в демократии, дабы решать эту проблему a posteriori. Я имею в виду так называемый «право-левый маятник», когда склонные к вмешательству левые сменяют склонных к невмешательству правых, затем правые левых, левые правых и так далее. В итоге степень государственного вмешательства то увеличивается, то уменьшается, совершая колебания вокруг заранее неизвестной линии равновесия.

67                   

Но тем самым решается и другая проблема – проблема справедливости. Как распределить общественное богатство (т.е. совокупное общественное могение!), чтобы как можно больше людей могли быть самим собой? Это распределение не может быть чересчур равным, ибо равное распределение влечет падение общественного производства. Но это распределение не может быть и чересчур неравным, ибо тогда появляются люди, живущие в нищете, стало быть не могущие быть самим собой. Следовательно, демократия, точнее работоспособный право-левый маятник, решая проблему государственного вмешательства (в частности перераспределения общественного богатства от богатых к бедным), решает тем самым и проблему справедливости, т.е. делает так, чтобы и общественное богатство росло, и чтобы плодами этого роста пользовались не только богатые. Напомню, что именно в неспособности решить эту проблему Маркс видел главный порок капитализма и именно поэтому пришел к выводу, что капитализм должен уступить место коммунизму. Получается, что история подтвердила Маркса в одном, но опровергла в другом: капитализм и в самом деле уступил место другому обществу, но только не коммунистическому, а смешанному. При этом я не имею в виду современную Россию, которая от капитализма-то ушла (рванувшись к коммунизму), но до смешанного общества не дошла (после того как от коммунизма отказалась). Современную Россию я бы назвал квазисмешанным обществом: отчасти потому, что в ней еще не в полной мере сложилась рыночная экономика, но большей частью потому, что в ней не работает право-левый маятник.

68                   

Совет Цивилизаций

В завершение я выскажу идею, которая на сегодня выглядит утопией, но почему-то меня не покидает убеждение, что рано или поздно нечто ей подобное все равно будет осуществлено. Как и в случае с демократией, речь пойдет о частном правиле справедливости, но только не в масштабах отдельного общества, а в масштабах человечества в целом. Суть идеи – от Совета наций к Совету цивилизаций, или преобразование мирового порядка в соответствии с принципом «одна цивилизация – один голос».

69                   

Начну с простейшего примера. Пусть судья-итальянец оценивает выступления двух фигуристов, которые (выступления) неразличимы по сложности и выразительности. Кому из фигуристов он отдаст предпочтение? Если один из фигуристов итальянец, а другой француз, то ясно, что судья отдаст предпочтение итальянцу. А если с французом соревнуется китаец? Каким бы высококлассным ни был судья, столь же ясно, что он отдаст предпочтение французу – и не потому что судья плохой, а потому что нельзя быть беспристрастным в делах, которые касаются тебя и твоих близких. И так как итальянцу ближе француз – в силу единой цивилизационной принадлежности, вопрос «кого судья признает победителем?» можно считать риторическим.

70                   

Думаю, данного примера достаточно для того, чтобы увидеть одну из причин несправедливости международных решений: действует принцип «одна нация – один голос», тогда как предпочтения отдаются не по национальному, а по цивилизационному признаку. Современный мир – мир сталкивающихся цивилизаций (эта мысль была высказана в начале 90-х гг. американским политологом Самуэлем Хантингтоном), и значит в случае выбора между двумя разными цивилизациями при прочих равных условиях предпочтение будет отдано той цивилизации, представители которой в большинстве. В этом отношении лучше всего «устроилась» Европа: единая по цивилизационной принадлежности и без пяти минут единое государство, она тем не менее делегирует своих представителей по национальному признаку и в большинстве органов принятия международных решений получает явно не пропорциональное представительство.

71                   

Разумеется, принцип «одна нация – один голос» не единственная причина несправедливости международных решений. Однако в отличие от других причин (скажем экономического и военного превосходства США и Европы), данная обладает тем преимуществом, что может быть устранена усилием воли. Точнее – волевым переустройством органов принятия международных решений в соответствии с принципом «одна цивилизация – один голос». Это переустройство не может быть осуществлено в одночасье, очевидным образом вызовет сопротивление и потребует борьбы, но я убежден в том, что рано или поздно человечество вынуждено будет на него пойти.

72                   

При всей теоретической предпочтительности цивилизационного принципа у него имеется важный практический недостаток – неопределенность понятия «цивилизация». Одно дело, когда мы рассуждаем о цивилизациях на историософском или геополитическом уровнях, другое – когда кладем понятие цивилизации в основу нового способа принятия международных решений. Здесь не обойтись без работоспособной формализации данного понятия и значит главная проблема – как это сделать.

73                   

Заметим однако, что и национальный принцип не обходится без формализации. В международных делах нация – это государство, хотя всякому ясно, что большинство государств многонациональны. И тем не менее мы вынуждены мириться с такого рода расхождением между содержательным и формальным понятиями нации – по той единственной причине, что лучшей формализации просто не придумано (если под «лучшей» понимать «более работоспособной»).

74                   

Идея, которую я предлагаю, как раз и состоит в работоспособной формализации понятия «цивилизация». Пусть наша задача – создать орган принятия международных решений, в котором действует принцип «одна цивилизация – один голос». Для удобства назовем такой орган Советом Цивилизаций. Пусть мы хотим также, чтобы Совет Цивилизаций был не слишком большим, и определяем наибольшее число членов Совета в 50 человек (цифра не совсем произвольная, хотя и не строгая). Тогда предварительное определение гласит: цивилизация – это произвольная совокупность наций-государств, общее население которых превышает 1/50 населения всей планеты. Или (если принять для удобства, что население планеты – 6 млрд.) цивилизация – это произвольная совокупность наций с общим населением свыше 120 млн.

75                   

Слово «произвольная» не следует понимать так, как если бы кто-то за других решал, какую нацию к какой цивилизации отнести. «Произвольная» означает только одно: быть или не быть цивилизацией решают сами нации и исключительно по собственному усмотрению. Договорившись, они объявляют себя единой цивилизацией и получают место в Совете Цивилизаций. Нации-государства с населением свыше 120 млн. получают место в Совете без объединения (этим обстоятельством и определяется максимальное число членов – чтобы крупные государства вошли в него сами по себе). При этом очевидно, что далеко не все места в Совете будут заняты представителями цивилизаций. Двенадцать мест в Совете «съест» один только Китай, восемь – Индия и т.д. Грубо говоря, даже если все малые страны объединятся в точном соответствии с численным порогом, цивилизаций будет около 25, а на деле и того меньше.

76                   

Далее. Более или менее очевидно, что одного только превышения порога для формального понятия цивилизации все же недостаточно. Содержательно понятая цивилизация предполагает цивилизационное единство образующих ее наций, а такое единство с численностью населения никак не связано. Следовательно, необходим еще один, более содержательный признак, и я не нахожу лучшего чем единство языка. Разумеется, не все цивилизации едины в языковом отношении, однако ничто не мешает нам все же потребовать такого единства как дополнительного признака цивилизации. Иными словами, объявившие себя цивилизацией нации должны объявить также язык внутрицивилизационного общения и при необходимости принять соответствующие внутринациональные меры: узаконить цивилизационный язык в качестве второго государственного, ввести обязательное обучение ему в школах и т.д. Во всяком случае требование единого языка не будет противоречить содержательному понятию цивилизации, если произвольно объединяющиеся нации действительно одной цивилизации. Напротив, оно будет способствовать цивилизационному единению, поскольку язык – одно из важнейших его условий. В то же время оно будет препятствовать образованию псевдоцивилизаций, скажем через объединение Италии, Белоруссии и Ирана.

77                   

Таким образом, окончательное определение таково: цивилизация – это произвольная совокупность наций-государств, население которых превышает 1/50 населения всей планеты и которые имеют единый язык внутрицивилизационного общения. Соответствие этому определению дает цивилизации место в Совете Цивилизаций и значит право выражать и защищать свои цивилизационные интересы. Разумеется, решения Совета тоже не всегда будут справедливыми, но на то справедливость и идеал, что нам остается к нему только приближаться. A priori ясно однако, что Совет Цивилизаций будет ближе к справедливости, чем ныне действующий Совет Наций (ООН).

78                   

Вместе с тем можно еще приблизиться к справедливости, если внести в Совет Цивилизаций следующее изменение: при принятии решений разные цивилизации должны иметь разное количество голосов: просто цивилизации – один голос, демократические – два или даже три (точное число требует расчета, так чтобы «демократы» не оказались в меньшинстве). Это изменение может показаться скорее отступлением от справедливости, однако позволю себе не согласиться. Верно, что неравенство голосов нарушает равноправие, но неверно, что оно нарушает справедливость. Я принимаю за доказанное, что современная демократия справедливее других форм государственного устройства (в отношении к своим подданным), и поэтому считаю более справедливым правило, которое к демократии побуждает (в смысле соответствующих преобразований). И так как неравенство голосов в Совете преследует именно это побуждение, оно равенства справедливее.

79                   

В пользу Совета Цивилизаций напрашиваются следующие доводы:

80                   

1. Совет Цивилизаций лучше соответствует цивилизационному строению мира. В той мере, в какой цивилизационные различия становятся все более определяющими в вопросах мировой политики, цивилизационный принцип принятия решений оказывается предпочтительнее ныне господствующего национального. К тому же следует признать, что национальный принцип нигде не проведен до конца последовательно. По идее на его основе должна работать Организация Объединенных Наций, однако и без лишних слов понятно, что ни одна из крупных держав не согласится оказаться под властью мелких и просто крохотных государств, входящих в Генеральную Ассамблею. Важнейшие решения принимает Совет Безопасности, но из него подавляющее большинство наций исключены.

81                   

К тому же история показывает, что ООН не смогла превратиться в организацию, с которой бы считались крупные державы. Теперь же ясно, что и не сможет. Распад Советского Союза и подавляющее экономическое и военное превосходство США не оставляют в этом ни малейшего сомнения, но даже если со временем у Соединенных Штатов и появится соизмеримый противовес, мы лишь вернемся к ситуации до распада СССР со всеми ее крайностями и опасностями. Этим я не хочу сказать, что ситуация сама собой изменится с созданием Совета Цивилизаций, однако a priori ясно, что у Совета Цивилизаций больше шансов обуздать произвол крупных держав, чем у Совета Наций.

82                   

2. Количественный порог образования цивилизаций будет побуждать мелкие нации к объединению и в перспективе – к созданию крупных полугосударств наподобие Объединенной Европы. В то же время он будет препятствовать образованию слишком крупных государств, поскольку количество мест в Совете от численности цивилизации не зависит (одна цивилизация – одно место). Например, перед Европой встал бы вопрос: либо объединяться в единое государство и иметь лишь одного представителя в Совете, либо сохранить свой нынешний полугосударственный статус и разбившись на несколько цивилизаций умножить число своих представителей.

83                   

3. Неравенство голосов при голосовании будет побуждать цивилизации к демократическим преобразованиям. Оно создает своего рода «силовое поле» демократизации, что как я надеюсь, помогло бы сдвинуть с мертвой точки демократизацию целого ряда закостеневших в автократизме стран. Правда, неравенство голосов не должно быть чрезмерным, дабы не оттолкнуть такие страны от всякого участия в Совете.

84                   

4. Существование работоспособного Совета Цивилизаций могло бы стать одним из условий, подрывающих корни международного терроризма. Я полагаю, что исламский терроризм – следствие нерешенности исламского вопроса, и пока этот вопрос не получит приемлемого решения, от террора покоя не будет. Суть исламского вопроса в следующем: исламская цивилизация явно не желает довольствоваться третьестепенной ролью в мировой политике, однако не имеет своего государства-представителя, которое было бы соизмеримо по влиянию с Россией, Китаем и уж тем более Соединенными Штатами. Невозможность выражать и защищать свои цивилизационные интересы вызывает у мусульман острое переживание несправедливости и выливается в разные формы протеста вплоть до чудовищных форм террора. В этом отношении наличие Совета Цивилизаций убивает сразу двух зайцев: побуждает мусульман к объединению, дает возможность выражать и защищать свои цивилизационные интересы. Я далек от мысли, что этим проблема исламского терроризма исчерпывается, но по крайней мере смягчается.

85                   

То, что в основе исламского терроризма лежит желание изменить геополитическое влияние исламской цивилизации, подтверждается целью, которую провозглашают исламские террористы и экстремисты – всемирный халифат. И беда в том, что эта цель воодушевляет не только террористов и экстремистов. По этой причине у исламского терроризма существует поддержка в народных массах, и я сильно сомневаюсь в том, что связь терроризма с массами может быть разорвана или хотя бы надорвана. Если конечно не предложить мусульманам иное решение исламского вопроса – объединение в цивилизацию (цивилизации) и защита своих цивилизационных интересов в Совете Цивилизаций.

86                   

5. Переход к Совету Цивилизаций снизил бы остроту вопроса о национальном самоопределении и тем самым укрепил бы единство многонациональных государств (включая Россию). И действительно: почему современные нации стремятся к созданию своих собственных государств? На этот вопрос могут быть разные ответы, среди которых – существование ООН и других международных организаций, построенных по национальному признаку. Желание национального представительства – вот один из мотивов национального самоопределения, и тогда понятно, как Совет Цивилизаций укрепил бы единство многонациональных государств. При работоспособном Совете у входящих в такие государства наций не будет желания национального представительства, поскольку создание национального государства (если оно количественно невелико) не дает права на участие в Совете.

87                   

6. И наконец последнее соображение. Еще раз вернемся к выводу о несовместимости свободы и справедливости, к которому пришел в свое время Маркс: в условиях свободного рынка богатые становятся все богаче, а бедные все беднее. Получается, что по мере развития экономики общественное богатство растет, но плодами этого роста пользуются лишь богатые – что несправедливо. Как мы уже знаем, современным развитым обществам удалось-таки решить эту проблему, перейдя от свободного рынка к полусвободному. Я имею в виду государственное вмешательство в экономику с целью перераспределения общественного богатства от богатых к бедным. Но одно дело – современные развитые общества, другое – человечество в целом. Не стоит ли оно перед той же самой проблемой?

88                   

На мой взгляд, конечно же стоит! Мы имеем с одной стороны богатые страны Севера, с другой – бедные страны Юга. Причем по мере развития мировой экономики разрыв между ними отнюдь не сокращается. Приведу лишь одно наиболее поразившее меня сравнение: Соединенные Штаты Америки тратят на коррекцию фигуры больше, чем вся черная Африка на пропитание! Следовательно, в мировом масштабе сложилась ситуация, описанная Марксом: в условиях свободного рынка мировое богатство растет, но плодами этого роста пользуются лишь богатые. И если для решения этой проблемы в отдельных обществах понадобилось перейти от свободного рынка к полусвободному, то есть все основания полагать, что и в мировом масштабе она может быть решена лишь путем надгосударственного вмешательства в экономику. И это пожалуй главный довод в пользу Совета Цивилизаций.

89                   

И последнее. Я не хочу быть пророком, но не могу отделаться от печальной мысли: для того чтобы создать Лигу Наций – первый надгосударственный орган принятия международных решений, понадобилась Первая мировая война; для того чтобы создать Организацию Объединенных Наций – Вторая мировая война. Так неужели для создания Совета Цивилизаций понадобится Третья мировая война?! Впрочем, в каком-то смысле она уже идет – в форме международного терроризма.

90