Феномен свободы

Вячеслав Вольнов

Добрый вечер, дорогие друзья! Феномен, о котором мы сегодня будем говорить, занимает особое место среди феноменов. Во-первых потому, что свобода – важнейшая (если не самая важная) из общечеловеческих ценностей, во-вторых потому, что именно свобода стала первым из феноменов, раскрытых мною по правилам феноменологии. Более того, именно при раскрытии свободы со мной случился тот феноменологический переворот, который позволил мне найти свой собственный путь в философии и плодами которого стали позднее все те феномены, о которых мы уже говорили и еще будем говорить на наших встречах.

1                      

Несколько слов о предыстории упомянутого переворота. Лет десять назад судьба заставила меня готовить курс лекций по философии Нового времени. Естественно, я сел читать и перечитывать необходимые книги и в частности – политико-философские сочинения Гоббса, Локка и Руссо. И вдруг я с изумлением обнаруживаю, какое огромное внимание уделяют все трое свободе и одновременно – до чего же по-разному они ее толкуют. Изумление было настолько сильным, что в конце концов я решил заняться этим вопросом всерьез.

2                      

Вы вправе спросить, а что удивительного в том, что феномен свободы допускает множество толкований, или выражаясь более привычно – что слово «свобода» многозначно. Многозначность – всем хорошо известное и неискоренимое явление любого естественного языка, и было бы странно, если бы слово «свобода» оказалось исключением. И это верно, но… Одно дело многозначность слова, когда оно используется в обыденной речи, – против такой многозначности бороться невозможно, да и бессмысленно. Другое дело многозначность слова, когда оно используется в речи теоретической, – против такой многозначности бороться не только осмысленно, но и необходимо. Возьмем математику, «царицу наук», непревзойденный образец чистой теории. Допускает ли математика многозначность? Может ли она позволить, чтобы скажем слово «треугольник» использовалось разными математиками в разных значениях?

3                      

Короче говоря, видимо потому, что по образованию я математик – учился в математической школе и затем на математико-механическом факультете Санкт-Петербургского университета, чтение Гоббса, Локка и Руссо побудило меня задуматься над вопросом, а что же такое свобода. Из вычитанных определений мне больше всего нравилось определение Локка – независимость от чьей-либо воли, но и оно со временем перестало меня удовлетворять. Года полтора я ломал голову над решением взволновавшей меня проблемы, но увы – ничего путного на ум не приходило. И наверняка бы не пришло, если бы не встреча с «Бытием и временем» немецкого философа XX века Мартина Хайдеггера. В 1997 г. эта книга наконец-то вышла в русском переводе, я ее купил и поставил на полку в ожидании свободного времени. Где-то через год начал читать, читал долго и мучительно (книга трудна даже для философов-профессионалов), но зато через несколько месяцев – прочитав лишь половину книги – я вдруг понимаю, что Хайдеггер именно то, что мне нужно, и почти одновременно осознаю, что такое свобода.

4                      

Любопытно, что свобода не является темой «Бытия и времени». Хайдеггеру я обязан не тем, что он подсказал мне ответ, а тем, что он подсказал мне путь к ответу, т.е. метод раскрытия феноменов. Причем опять же любопытно, что у самого Хайдеггера этот метод не выражен в явном виде. Более того, если верить его собственным словам, то он в «Бытии и времени» следует другому методу. Но одно дело слова, другое – дела. На деле метод Хайдеггера не сильно отличается от того, которым я с тех пор пользуюсь, и поэтому моя заслуга лишь в том, что я этот метод вычитал, уточнил и применил сначала к свободе, а затем и к другим феноменам.

5                      

Свобода

Итак, что же такое свобода, если подойти к ней феноменологически, т.е. следуя правилам феноменологии? В очередной раз напомню эти правила: первое – раскрывая феномен, мы должны понять его как способ бытия; второе – раскрывая феномен, мы должны прислушаться к его общезначимым толкованиям, услышать в них его моменты, затем прояснить их и срастить в единое целое. Первое правило называется феноменологической установкой и применяется при раскрытии любых феноменов. Второе правило называется феноменологическим методом и применяется при раскрытии сложных феноменов. Сложные феномены тем отличаются от простых, что состоят из других феноменов, подобно тому как вещи состоят из атомов. В случае же свободы речь идет именно о сложном феномене, о чем свидетельствует необычайная широта использования слова «свобода». Ведь для феноменолога широта использования слова – верный признак того, что мы имеем дело со сложным феноменом.

6                      

Обратим внимание на необычность феноменологического подхода к свободе. Феноменологическая установка требует понять свободу как способ бытия, т.е. в одном ряду с хождением, чтением, желанием и переживанием, однако в слове «свобода» нет ничего, что намекало бы на возможность такого понимания. Способы бытия передаются в речи отглагольными существительными, в частности при помощи суффиксов «ени», «ани», однако существительное «свобода» не является отглагольным. Поэтому если на прошлых лекциях, при раскрытии феноменов игры и жизни, следование феноменологической установке было естественным – в силу отглагольности существительных «игра» и «жизнь», то следование той же установке при раскрытии феномена свободы – скорее противоестественно. И тем не менее мы все же последуем этой установке, дабы получить в итоге именно феномен. Ведь как мы уже знаем, феноменологически понятый феномен – это и есть способ бытия сущего (или просто бытие сущего).

7                      

Возможность

Начнем с простейшего понимания свободы: свобода – отсутствие препятствий. Такое понимание называется негативным, и нет никакого сомнения в том, что сквозь него феномен свободы проглядывает. Но в до чего же искаженном виде! Свобода как способ бытия человека истолковывается как «способ бытия» препятствий. Свобода как мое бытие свободным истолковывается как небытие того, что не есть я сам. Но почему небытие того, что не есть я сам, есть вдруг моя свобода, есть способ моего бытия? Разве меняет способ моего бытия исчезновение или появление «каких-то там» препятствий? Разве иным способом существую я после того, как кто-то устранил или наоборот установил препятствия, о существовании которых я возможно даже не подозреваю?

8                      

И все же феномен свободы проглядывает сквозь негативное понимание. Негативное понимание что-то в бытии свободным схватывает, что-то в нем улавливает. Что есть это «что-то»? Поставим вопрос иначе. Что означает для человека отсутствие препятствий? Означает, что человек имеет возможность, означает, что человек имеет возможность быть так, как пожелает. Следовательно, негативное понимание схватывает в свободе возможность, улавливает, что свобода каким-то образом связана с возможностью. Но оно деформирует схваченное и выражает его как отсутствие препятствий.

9                      

Вместе с тем возможность как момент свободы должна быть понята правильно. Давно замечено, что возможность многолика. Говорят о логической возможности и метафизической, об абстрактной и реальной, о физической и правовой. Проводят тонкие различия между непротиворечивостью законам логики и законам природы, между «иметь способность» и «иметь право», между «können» и «dürfen», между «can» и «may», между «to be able» и «to have opportunity». Я не хочу сказать, что все эти тонкости не имеют значения и что от них можно было бы отказаться. Отнюдь. Я хочу лишь сказать, что для свободы все эти тонкости не имеют значения. Какая разница, почему я не могу что-либо сделать, если я все равно не могу это сделать? Какая разница, почему я не могу поехать на Гавайские острова, если я все равно не могу поехать? Разница есть, если я собираюсь что-либо изменить, если я хочу, чтобы невозможное стало возможным. Но пока я не в бытии-желающим-изменить, а в бытии-желающим-поехать, мне действительно все равно, мне действительно безразлично.

10                   

Возможность как момент свободы не знает никаких различий. Она вбирает в себя все возможные лики возможности и лишь как таковая входит в свободу. Возможность как момент свободы безмерна. Она знает лишь одно могучее могу, в котором все прочие «могу» тонут и растворяются без остатка. Я свободен, если я могу! И пусть это могу прозвучит грозно и предостерегающе, полновесно и полнокровно. Пусть в нем утонут и растворятся все эти «können» и «dürfen», «can» и «may», «to be able» и «to have opportunity». И тут на помощь приходит русский язык. Ни в немецком, ни в английском нет нашего русского безмерного могу. Русский скажет «могу» и когда «имеет способность» и когда «имеет средства», и когда «имеет право» и когда «имеет возможность», и когда «просит разрешения» и когда «просит о помощи». Для русского «могу» все эти тонкости значения не имеют, как не имеют они значения и для свободы. Русский язык создан для свободы! 

11                   

Таким образом, возможность как момент свободы должна быть понята в самом сильном из смыслов слова «могу». «Могу» в этом смысле вовсе не значит «не запрещено законами логики» или «не запрещено законами физики». «Могу» в этом смысле означает, что я действительно могу и лишь воля отделяет меня от бытия, в котором я могу быть. Так, если здоровый человек может встать со стула, то парализованный не может; если состоятельный (и «свободный от обязательств») может поехать за тридевять земель, то нищий не может.

12                   

В «Феномене свободы» – книге, которую я написал после того, как начитавшись Хайдеггера осознал, что такое свобода, – я придумал новое слово – могение. Это существительное образовано от глагола «мочь» (точнее – от «я могу») и преследует две цели: истолковать возможность как способ бытия (т.е. в одном ряду с хождением, чтением, желанием и переживанием), вторая – схватить самый сильный из смыслов слова «возможность». Тогда все остальные смыслы этого слова располагаются между «могением» и так называемой «логической возможностью» (возможно все, понятие чего непротиворечиво).

13                   

Возьмем человека, который желает подпрыгнуть до небес. Логически такой прыжок возможен (не противоречит законам логики), однако физически невозможен (противоречит законам физики). Следовательно, логическая возможность есть возможность в самом слабом смысле этого слова. Более сильный смысл имеет возможность физическая, самый сильный – могение.

14                   

Иногда мои оппоненты говорят, будто я требую для свободы могущества. «Могущество» – еще одно существительное от «я могу», однако ясно, что могение не предполагает могущества. Для того чтобы встать со стула, никакого могущества не нужно. Но зато нужно могение.

15                   

Желание

Другое толкование свободы дает позитивное понимание. Однако, если единое определение негативной свободы найти достаточно просто, то свобода в позитивном понимании ускользает от однозначного определения. Существуют разные определения позитивной свободы: быть хозяином самого себя, господство над самим собой, подчинение своей и только своей воле, подчинение разуму и только разуму, независимость от страстей и т.п. Есть ли в этих определениях что-либо общее?

16                   

При всех различиях приведенных определений их объединяет то, что свобода истолковывается как способ бытия человека. В этом правда позитивного понимания и его преимущество перед негативным. Быть хозяином самого себя, подчиняться своей и только своей воле, быть независимым от страстей, – все это способы бытия человека. Позитивное понимание ближе к феномену свободы, но и сквозь него этот феномен проглядывает в искаженном виде.

17                   

При всех различиях приведенных определений их объединяет то, что человек раздваивается и становится: то хозяином самого себя, то подчиненным самого себя, то независимым от самого себя. Если негативное понимание смотрит на человека как на нерасчлененное единство и противопоставляет его тому, что не есть он сам (т.е. препятствиям), то позитивное понимание с самого начала расчленяет человека и противопоставляет его самому себе. Но тогда кого из двух следует считать свободным? Здесь позитивное понимание расходится. Одни определения истолковывают свободу как способ бытия того, кто повелевает самим собой, другие – кто подчиняется самому себе, третьи – кто независим от самого себя. Однако во всех случаях способ бытия другого остается вне истолкования и определения. Ибо если одной своей «половиной» человек – хозяин, то другой – слуга, а разве могут быть свободными оба? Или: если одной своей «половиной» человек – тот, кто независим от страстей, то другой – сами страсти, а разве могут быть свободными страсти? Следовательно, в позитивном понимании свобода оказывается не способом бытия человека, а способом бытия лишь одного из двух.

18                   

В чем смысл метафизики «двух я», в которую впадает позитивное понимание? Принято считать, что если негативная свобода – это «свобода от», то позитивная – «свобода к» или «свобода для». В этом различении дает о себе знать понимание, что если негативная свобода озабочена поиском угрожающих свободе препятствий, то позитивная – поиском благоприятствующих свободе целей. И действительно: во всех приведенных определениях слышится то, что стремление не ко всякой цели есть свобода человека, что следование не всякому желанию есть его бытие свободным. Что в самом деле означает «быть хозяином самого себя»? Означает, что человек «держит себя в руках», означает, что он не позволяет себе следовать тем или иным «прихотям». И почти то же самое означает «подчиняться разуму и только разуму» или «быть независимым от страстей». Следовательно, если негативное понимание схватывает в свободе возможность, то позитивное – желание. Причем не только схватывает, но и отличает одни желания от других, отделяет желания, которые свободе благоприятны, от желаний, которые ей угрожают. И в этом еще одна правда позитивного понимания.

19                   

Но озабочиваясь отделением одних желаний от других, позитивное понимание вынуждено сформулировать критерий: как отличить благоприятные желания от неблагоприятных? Не во всех определениях позитивной свободы этот критерий выражен явно. Но даже там, где он не выражен явно, он все равно подразумевается и сводится в сущности к одному: в положительной форме – к разуму, в отрицательной – к страстям или чувствам. Благоприятные желания – это разумные желания, неблагоприятные – чувственные, или мотивированные страстями. В этом разделении желаний и заключается смысл метафизики «двух я», которая сопутствует позитивному пониманию. Раздваивая человека, позитивное понимание явно или неявно отождествляет одного из двух с разумом, другого – с чувствами и страстями, и затем разными способами утверждает, что свобода – следование тем желаниям, которые разумны. Единое определение позитивной свободы поэтому таково: свобода – следование разумным желаниям.

20                   

Казалось бы, позитивное понимание может праздновать победу. Свобода раскрылась как феномен, как способ бытия человека. Но феномен ли свободы раскрылся в последнем определении? Не другой ли это какой феномен? В самом деле. Как еще можно назвать человека, который следует разумным желаниям и не следует неразумным? Не мудрец ли это? Не феномен ли мудрости нам раскрылся?

21                   

Таким образом, по сути позитивное понимание говорит: только мудрец свободен. Или: только мудрец «истинно» свободен. Ничего другого позитивное понимание не говорит и значит сам феномен свободы не раскрывает. Свобода ускользает от позитивного понимания, скрываясь за феноменом мудрости. Это не значит однако, что позитивное понимание никак феномен свободы не задевает. Свобода все равно проглядывает сквозь позитивное понимание, но опять же в искаженном виде. Что в свободе схватывает позитивное понимание? Во-первых то, что свобода – способ бытия человека, во-вторых то, что свобода связана с желанием, в-третьих то, что не всякое желание входит в свободу. Но схватывая желание, позитивное понимание промахивается с различающим желания критерием и потому не достигает свободы, застревая в мудрости.

22                   

Приведу пример того, что желание такой же необходимый момент свободы, как и возможность. Пусть по закону о всеобщей воинской повинности двое юношей идут в армию, но один желает стать музыкантом, другой – дослужиться и стать офицером. Если не включать в свободу желание, то эти случаи неразличимы – оба одинаково несвободны. Если же желание включить, то лишь первый будет несвободным – потому что желает одно, но принужден к другому и поэтому не может следовать желанию. Следовательно, если обычное понимание (свобода – отсутствие принуждения) эти случаи не различает, то феноменологическое различает.

23                   

Данный пример показывает также, что желание – составной момент не только свободы, но и несвободы. Юноша, который призван в армию, несвободен только тогда, когда желает заниматься чем-то другим. Если же он вообще ничего не желает, он вне свободы и несвободы. Следовательно, вопреки устоявшемуся словоупотреблению, у вопроса «свободен человек или нет?» не два, а три ответа: свободен, несвободен, ни свободен ни несвободен.

24                   

Любопытно, что не только позитивное, но отчасти и негативное понимание схватывает в свободе желание. Сравним две цитаты из Гоббса: «свободным деятелем является тот, кто может делать то, что он хочет», и тут же – «свобода состоит в отсутствии внешних препятствий». Вот и спрашивается: куда девалось желание, которое еще проглядывало в первой цитате?

25                   

Другой пример мне повстречался в книге одного английского исследователя: «constraints stand opposed to our desires; freedom stands opposed to constraints». По-русски: свобода противостоит препятствиям, препятствия противостоят желаниям.

26                   

Бытие-самим-собой

Третье понимание свободы я называю синтетическим, поскольку оно пытается совместить негативное с позитивным. От негативного оно берет возможность, от позитивного – необходимость различения желаний и составляет из того и другого новое целое. Получается нечто вроде следующего: свобода – отсутствие препятствий и следование желаниям, удовлетворяющим определенному критерию.

27                   

Синтетическое понимание предлагает два различающих желания критерия: самореализация и самоидентификация. Обычно эти критерии смешиваются, но мы рассмотрим каждый из них в отдельности.

28                   

Самореализация как критерий означает, что только желание реализовать себя есть в сущности то единственное желание, следуя которому человек свободен (при условии отсутствия препятствий, разумеется). Все остальные желания оцениваются в зависимости от того, способствуют они самореализации или не способствуют, помогают реализовать себя или мешают.

29                   

Самореализация как критерий безусловно лучше разумности. Если разумность подменяет феномен свободы феноменом мудрости, то самореализация ничего подобного не делает. Она очень и очень неплохо отвечает на вопрос «для чего человеку нужна свобода?» (для того чтобы реализовать себя), но и сквозь нее феномен свободы проглядывает в искаженном виде.

30                   

Самореализация как критерий подразумевает, что в человеке есть нечто – назовем это нечто «самостью», и это нечто может и должно быть реализовано. Но что если человеку нечего реализовывать? Мне нравится идея самореализации, и лично я нахожу в себе нечто, что могло бы быть названо самостью. Подозреваю, что такую же самость находят в себе и все те, кто разделяет эту идею, а также многие из тех, кто о существовании этой идеи даже не догадывается. Но не поторопимся ли мы с выводом заявив, что самость есть у каждого? Не слишком ли идеализированное существо мы создадим тогда из человека?

31                   

Разумеется, у каждого человека есть те или иные способности, отчасти прирожденные, отчасти приобретенные. Например, каждый человек способен ходить и бегать, говорить и кричать, читать и писать, а также многое и многое другое. Но ведь не эти же способности подразумевает идея самореализации. Она подразумевает какие-то иные, особые способности. Например способность стать музыкантом или способность стать художником. Но не слишком ли это «высокие» примеры? Как быть со способностью стать дворником или способностью стать сантехником? А также со многими другими профессиональными способностями, без которых бытие людей друг с другом невозможно, но которые в обществе не слишком высоко ценятся? Могут ли эти способности входить в самость?

32                   

Возьмем человека, который способен писать стихи, но одновременно – пахать и сеять. Спрашивается: какая из этих способностей входит в его самость? Как отличить «самостные» способности от «несамостных», подлежащие реализации, от не подлежащих? Неужели нужен еще один критерий, теперь уже внутри самой самореализации? Или в самость входят все без исключения способности человека?

33                   

Однако пусть все же самость есть у каждого. Как критерий свободы самореализация подразумевает, что есть только одно бытие, которое соответствует самости человека – назовем его «самым-своим», и человек свободен лишь тогда, когда следует желанию этого бытия, т.е. реализует свою самость. Но что если самость человека уникальна и самого-своего бытия еще нет? Что если возможность такого бытия появится лишь в следующем столетии или – еще хуже – в следующем тысячелетии? За что тогда мы обрекаем человека на несвободу? За что тогда он должен быть наказан и лишен свободы?

34                   

Самореализация – хороший критерий, но годится лишь для избранных. Для тех, кому есть что реализовывать и кто знает свою самость. И пусть даже в каждом человеке есть что-то, что могло бы быть названо самостью, в теории (в теории свободы по крайней мере) мы должны исходить из допущения, что никакой такой самости нет.

35                   

При всей похожести самоидентификации на самореализацию, это – два разных критерия, и смешивать их ни в коем случае нельзя. Самоидентификация (по-русски – самоотождествление) не предполагает в человеке нечто, что может и должно быть «идентифицировано». Она не подразумевает, что существует только одно бытие, которое тождественно человеку. Самоидентификация означает, что то бытие есть самое-свое бытие человека, с которым он сам себя отождествил. Не одно, а любое бытие может стать самым-своим человека. Не одно, а любое бытие человек может сделать самым-своим. Человек сам отождествляет себя с бытием, и то бытие, с которым ему удалось себя отождествить, становится его самым-своим.

36                   

Следовательно, как критерий свободы самоидентификация отличается от самореализации принципиально. И там и там свобода – следование желанию самого-своего бытия, но само это бытие понимается по-разному. Самореализация понимает его как предзаданное, как соответствующее наперед заданной самости, самоидентификация – как предброшенное, как бытие, которое человек сам бросает перед собой. То бытие, с которым человек сам себя отождествил, он бросает перед собой как самое-свое и следуя желанию этого бытия – свободен! Верующий отождествляет себя с бытием в Боге, музыкант – с бытием в музыке. Любящая мать отождествляет себя с бытием к детям, страстно влюбленный – с бытием к женщине. Не исключено, что кто-то отождествит себя с бытием дворником, а кто-то – с бытием сантехником. Более того, не исключено, что кто-то отождествит себя с бытием убийцей! Увы, самоидентификация всеядна, никаких границ не знает. Но не всеядна ли и свобода? Знает ли свобода какие границы?

37                   

Самоидентификация как критерий ближе всего к свободе. Однако и она свободы не достигает. Ибо как понять самоотождествление человека с бытием? Как может сущее – человек – стать тождественным бытию? Бытие может соответствовать самости, так как самость – это почти бытие, способность бытия, бытие в возможности. Сущее не может быть тождественно бытию, так как сущее не есть бытие. Сущее может быть тождественно только другому сущему, равно как бытие может быть тождественно только другому бытию. Самоидентификация всего ближе к феномену свободы, но и от нее этот феномен все же ускользает.

38                   

Итак, в сравнении с позитивным синтетическое понимание делает громадный шаг вперед в попытке найти различающий желания критерий. В самоидентификации оно почти схватывает такой критерий, но и на этот раз выражает схваченное в искаженном виде. То, что синтетическое понимание схватывает в самореализации и самоидентификации и выражает как самое-свое бытие, есть бытие-самим-собой.

39                   

* * *

Те из вас, кто был на предыдущих лекциях, уже знают, что такое бытие-самим-собой. Об этом феномене я не говорил только на предыдущей лекции, да и то лишь потому, что не касался феномена властолюбия. Бытие-самим-собой – самый любимый из раскрытых мною феноменов, и что самое удивительное – впервые натолкнувшись на него в связи с феноменом свободы, я позднее обнаружил, что он связан и с другими феноменами, в частности – с феноменами любви и игры. Причем не просто связан, а входит в них в качестве их момента. Надеюсь, и даже уверен, что и вас он не оставит равнодушным.

40                   

Бытие-самим-собой – это бытие, смысл которого в нем самом. Это бытие, которое для человека небессмысленно, и смысл которого он находит в нем самом. Это бытие, которое для человека имеет смысл, и этот смысл – в нем самом. Следовательно, бытие-самим-собой и в самом деле некоторым образом соответствует или даже тождественно человеку, но лишь таким образом, что оно для человека в-себе-самом-осмысленно. И лишь в этом смысле его можно назвать самым-своим бытием человека.

41                   

Возьмем человека, который работает на какой-нибудь работе. Спрашивается: ради чего он работает? Он может работать ради денег или еще чего-то, а может ради самой работы. В последнем случае его работа есть для него его бытие-самим-собой. Однако не только работа, но и любое другое занятие может стать для человека его бытием-самим-собой, причем у человека может быть сразу несколько способов быть самим собой.

42                   

Всем вам хорошо известно слово «хобби». Что за ним скрывается? Нетрудно догадаться, что за ним скрывается бытие-самим-собой, т.е. занятие, которому человек предается ради него самого, или смысл которого в нем самом.

43                   

Таким образом, в свободу входит не просто желание, а желание-бытия-самим-собой. Бытие-самим-собой – вот что схватывает в свободе синтетическое понимание и что отвечает на вопрос, для чего человеку нужна свобода. Она нужна ему для того, чтобы быть самим собой. Точнее – она нужна ему для того, чтобы следовать желанию и стать самим собой.

44                   

Вы вправе спросить, а так ли уж необходимо включать в свободу бытие-самим-собой. Уверен, что необходимо, ибо иначе не различить случаи, когда для одного желаемое – «дело его жизни», для другого – блажь или прихоть. И действительно: как еще можно назвать бытие, смысл которого в нем самом? Или: как еще можно назвать занятие, которому человек предается ради него самого? Не любимое ли это занятие? Не есть ли это занятие, которое человек особенно ценит? Следовательно, включение в свободу бытия-самим-собой резко повышает ценность свободы, ибо a priori ясно, что бытие-ради-него-самого имеет для человека большую ценность, чем бытие-не-ради-него-самого.

45                   

Возьмем человека, работающего на работе, которая не есть его бытие-самим-собой, который работает скажем ради денег. Тогда предложи ему более оплачиваемую работу, и он – при прочих равных условиях – тут же откажется от первой. Но если человек работает на работе, которая есть его бытие-самим-собой, то он будет долго и мучительно думать, прежде чем согласиться на другую работу – какой бы высокооплачиваемой она ни была. Согласится или нет, заранее сказать нельзя, но в любом случае его решение будет не из легких.

46                   

* * *

Итак, мы имеем три момента свободы – могение, желание, бытие-самим-собой, и значит осталось срастить эти моменты в единое целое.

47                   

Свобода – это могущее-желание-бытия-самим-собой. Человек свободен, когда желает и может следовать желанию быть самим собой. Если же он желает, но не может следовать желанию быть самим собой, он – несвободен. Причем неважно, по какой причине не может: то ли желаемое запрещено законом или долгом, то ли у него не хватает средств или способностей.

48                   

Возьмем человека, который стоит у реки, желает переплыть на другой берег, и бытие-на-другом-берегу есть его бытие-самим-собой. Возможны несколько причин, по которым он не может переплыть реку: бытие-на-другом-берегу запрещено законом; человек не умеет плавать; умеет, но река слишком широкая, а вода слишком холодная для того, чтобы плыть без лодки. Так вот, для свободы, понятой феноменологически, не имеет никакого значения, почему человек не может переплыть реку. Главное, что не может, а раз не может, то несвободен.

49                   

Обратим внимание, что феноменологически понятая свобода имеет два модуса (два вида, два состояния). Первый – свобода в модусе желания: человек желает, может, но еще не следует желанию быть самим собой. Второй – свобода в модусе воления: человек желает и уже следует желанию быть самим собой, т.е. волит бытие-самим-собой. Воление тем отличается от желания, что в желании человек желает, но не бросает себя к желаемому. В желании желаемое далеко и не становится ближе. И лишь когда человек бросает себя к желаемому, т.е. волит желаемое, оно приближается. Разумеется, «далеко» и «ближе» не следует понимать сугубо пространственно. Желаемое в желании стать музыкантом далеко, но не в том же смысле, в каком далеко желаемое в желании быть в Париже.

50                   

Таким образом, свобода в модусе воления – это следование-желанию-бытия-самим-собой. Можно заметить, что в этом определении могение не упоминается, но такое упоминание было бы излишним. Разве можно волить и не мочь волить? Разве можно строить и не мочь строить, ходить и не мочь ходить, говорить и не мочь говорить? Следовательно, воления без могения не бывает, и значит свобода в модусе воления состоит ровно из тех же моментов, что и свобода в модусе желания.

51                   

Модус воления есть не только у свободы, но и у несвободы. Пусть человек волит бытие-самим-собой. В волении человек следует желанию, приближает желаемое и наконец оказывается «у порога»: еще «шаг» – и он в желаемом. Но всегда ли человек может войти в желаемое? Не бывает ли так, что именно тут-то, «у порога», и обнаруживает себя немогение: достигнув желаемого, человек не может в него войти, не может стать самим собой? Следовательно, несвобода в модусе воления – это когда человек желает, следует желанию, но не может стать самим собой.

52                   

* * *

Теперь посмотрим, как работает феноменологическое понимание свободы и несвободы.

53                   

1. Негативное понимание говорит: свобода – отсутствие препятствий. Вместе с тем оно соглашается с тем, что не всякое препятствие враждебно свободе. В случае естественных препятствий, уточняет оно, говорить о несвободе по меньшей мере неуместно. И действительно: разве уместно говорить о несвободе на том основании, что сила тяжести – препятствие к полету на Луну?

54                   

Что может сказать по этому поводу феноменологическое понимание? Да, конечно, неуместно говорить о несвободе на том основании, что сила тяжести – препятствие к полету на Луну. Но не потому, что речь идет о естественном препятствии, а потому что человек не желает лететь на Луну. Ведь не только в свободу, но и в несвободу входит желание. Ведь желание – момент свободы и несвободы одновременно. Человек, который ничего не желает, ни свободен ни несвободен. Человек, который ничего не желает, вне свободы и несвободы.

55                   

Допустим однако, что человек возжелал полететь на Луну и бытие-на-Луне стало его бытием-самим-собой. Негативное понимание будет вынуждено признать, что и в этом случае говорить о несвободе неуместно. И вот здесь феноменологическое понимание уже решительно не согласится с негативным, поскольку налицо все три момента несвободы – желание, бытие-самим-собой, немогение.

56                   

Любопытно, что принятие закона, который запретит полеты на Луну, никак на свободе не отразится. Есть закон или нет, человек все равно не может полететь на Луну. Но зато на свободе отразится изобретение космического корабля. Тот, кто возжелал бытие-на-Луне как бытие-самим-собой, если и не будет тогда свободным, по крайней мере обретет возможность быть свободным. Не будет потому, что и он не обязательно сможет полететь на Луну (не каждого «пустят», да и «удовольствие» не из дешевых), но возможность быть свободным у него безусловно появится, хотя скорее абстрактная, чем реальная. Ибо чтобы быть свободным, одного только космического корабля недостаточно, нужно, чтобы человек мог полететь на Луну, нужно, чтобы от желания до следования желанию его отделял только один «шаг» – воля, бросок в воление.

57                   

Отсюда вывод: познание и сопутствующие ему технические изобретения благоприятно сказываются на свободе, поскольку расширяют возможности людей. Возьмем заядлого болельщика какой-нибудь команды. Ясно, что изобретение телевидения благоприятно скажется на его свободе, поскольку благодаря телевизору он сможет болеть за свою команду не только путешествуя с нею из одного города в другой, но и так сказать «без отрыва от производства» – дома, на диване.

58                   

2. Негативное понимание говорит, что в правовом государстве бедный столь же свободен, как и богатый, поскольку в таком государстве перед законом все равны, и если уж закон что-то запрещает или что-то приказывает, то от запретов и приказов страдают в равной мере оба. Что может сказать феноменологическое понимание по этому поводу?

59                   

Верно, что в правовом государстве – если оно действительно правовое – закон в равной мере сказывается на свободе бедного и богатого. Однако неверно, что бедный и богатый в равной мере свободны. Поскольку богатство – одно из условий могения (в том смысле, что чем больше денег, тем больше человек может), то при прочих равных условиях богатый свободнее бедного. Ведь недаром говорят, что деньги – это свобода. Но если условия не равны, то вполне может оказаться так, что бедный будет свободнее богатого.

60                   

Пусть бедный и богатый влюбляются в одну и ту же женщину, но она любит бедного, а не богатого. Поскольку любовь есть желание вочеловечения, а вочеловечение есть бытие, смысл которого в нем самом, богатый (в отличие от бедного) не сможет следовать желанию быть самим собой и значит будет несвободен. И тут уж никакие деньги не помогут. Не исключено, что пользуясь бедностью женщины, богатый сможет купить ее тело, т.е. вынудить ее к совокуплению, но нельзя купить душу и ум, т.е. вынудить к сопереживанию и сопониманию. И уж тем более нельзя купить желание совокупления, сопереживания и сопонимания, т.е. саму любовь. Ведь недаром говорят – любовь не купишь.

61                   

Таким образом, феноменологическое понимание не дает однозначного ответа на вопрос, кто свободнее – богатый или бедный. Оно признает, что богатство благоприятно сказывается на свободе, но будучи «чувствительным» к желаниям человека, не спешит категорически утверждать, что чем богаче, тем свободнее. Кроме того, оно дает совет: если хочешь быть свободным, не следует приобщаться к слишком дорогостоящим способам быть самим собой. Ведь чем дешевле бытие-самим-собой, тем легче быть в могении воления этого бытия и значит тем легче быть свободным.

62                   

3. Позитивное понимание говорит, что следуя страстям, а не разуму, человек несвободен. И вновь: что может сказать феноменологическое понимание по этому поводу?

63                   

Но что такое страсть? Если под страстью понимать желание-бытия-самим-собой, то независимо от того, разумно это желание или нет, следующий этой страсти человек – свободен. Ибо разумность не является признаком бытия-самим-собой. Ибо вовсе не разум определяет, какое бытие станет для человека бытием-ради-него-самого. Возьмем спортсмена, который посвятил свою жизнь альпинизму, сплаву по горным рекам, прыжкам на парашюте или какому-нибудь другому из так называемых «экстремальных» видов спорта. Можно ли сказать, что его бытие-самим-собой разумно?

64                   

Несколько иначе обстоит дело в случае, если понимать под страстью скажем страх. Человек, который в страхе спасается от опасности, вне свободы и несвободы, ибо о каком бытии-самим-собой может идти речь, когда под угрозой бытие человека вообще? Такой человек следует страху или допустим желанию спастись, но никак не желанию быть самим собой. Следовательно, и в этом случае позитивное понимание ошибается, называя несвободным того, кто следует страстям, а не разуму.

65                   

Мудрец-киник говорит, что он свободен даже будучи рабом. Подразумевается, что в отличие от хозяина он не раб своих страстей. И следует признать, что свобода с рабством совместима – если бытие-самим-собой человека таково, что и в рабстве он может волить это бытие.

66                   

4. Позитивное понимание также говорит, что страсти мешают человеку быть свободным. И вновь: что такое страсти и что значит «мешают»?

67                   

Если страсть – желание-бытия-самим-собой, то такая страсть мешать свободе не может. Такая страсть – составной момент свободы и значит не мешает, а скорее помогает свободе.

68                   

Другое дело – страх. Если человек желает быть самим собой, но из-за страха не может следовать своему желанию, то он безусловно несвободен. Страх в данном случае – модус немогения. Но всегда ли страх – модус немогения?

69                   

Пусть человек желает, но страшится. Если желаемое притягивает, то страшащее отталкивает. Всегда ли страшащее отталкивает сильнее, чем притягивает желаемое? Парашютист желает прыгнуть с самолета, но страшится прыгать. Значит ли это, что он не может прыгнуть? Не значит, ибо если в одних случаях он не преодолевает страх и не прыгает, то в других – преодолевает и прыгает. Причем даже прыгая, он не всегда избавляется от страха и значит до конца страх не преодолевает. Но раз он все-таки прыгнул, то он мог прыгнуть. А раз мог, то в данном случае страх не есть модус немогения.

70                   

Таким образом, страх не всегда модус немогения, ибо бывают случаи, когда человек решается и бросает себя к желаемому в страхе, т.е. не преодолевая страх до конца. Но в случае, когда именно из-за страха человек не может следовать своему желанию, страх – модус немогения. Второй страх – «парализующий», «непреодолимый». Не ужас ли это? Почему бы и нет? Во всяком случае тогда страх и ужас перестанут быть размытыми, пересекающимися. В ужасе, говорим мы, жутко, не просто страшно, а «страшно, аж жуть». В ужасе «мороз бежит по коже», «кровь стынет в жилах», «леденеют конечности». Это ли не свидетельства того, что именно ужас – модус немогения? И если так, то ответ на вопрос «могут ли страсти мешать свободе?» будет следующим: если человек желает быть самим собой, но «объят ужасом», он – несвободен; если же человек желает быть самим собой, но «объят страхом», он – либо свободен либо несвободен, но уже не из-за страха.

71                   

Таким образом, и на этот раз феноменологическое понимание воздерживается от однозначных ответов, требуя уточнений насчет того, что следует понимать под страстью и в каком смысле она мешает. Если «мешает» означает немогение, то при условии желания-бытия-самим-собой человек несвободен. Если «мешает» не означает немогение, то даже при условии желания-бытия-самим-собой вопрос о свободе остается открытым.

72                   

5. Сартр, настаивая на безусловной свободе человека, доходит до абсурда: заключенный свободен, потому что всегда может пытаться бежать. Или: «принуждение не может иметь никакого влияния на свободу», ибо я всегда могу предпочесть ему смерть. Например, в случае мобилизации на войну я всегда могу уклониться от нее посредством самоубийства или дезертирства.

73                   

Сразу видно, в чем причина подобных нелепостей – в исключении из свободы желания и сведение свободы к голой возможности. Да, конечно, я могу пытаться бежать из тюрьмы, но при чем тут свобода? Да, конечно, я могу уклониться от мобилизации посредством самоубийства, но при чем тут свобода? Свободен я тогда, когда желаю и могу следовать желанию быть самим собой, и значит принуждение еще как влияет на мою свободу (хотя это влияние и неоднозначно, как показывает пример с юношей, который призван в армию, но желает дослужиться и стать офицером).

74                   

Если следовать логике Сартра до конца, то прикованный к скале Прометей тоже свободен, потому что всегда может дрыгаться. Если же он уже и дрыгаться не может, он все равно свободен, потому что всегда может дышать. Следовательно, несвободным он будет только в одном-единственном случае – когда уже вообще ничего не может, т.е. в смерти.

75                   

6. Вопрос: свободен ли человек, который уже в бытии-самим-собой? Человек, который уже в бытии-самим-собой, после свободы. Ибо нельзя желать бытия, если уже в этом бытии. Ибо в бытии-самим-собой его желание умолкает, подобно тому как в сытости умолкает голод. Но где нет желания, там нет ни свободы ни несвободы. Следовательно, у вопроса «свободен человек или нет?» даже не три, а четыре ответа: свободен, несвободен, ни свободен ни несвободен, после-свободен.

76                   

Свобода и закон

История политической мысли знает три ответа на вопрос, как соотносятся свобода и закон. Первый ответ дает абсолютистское понимание свободы, второй – либеральное, третий – тоталитарное. Во всех трех случаях свобода совместима с законом, но совместима по-разному: в первом – закон уменьшает свободу, во втором – увеличивает, в третьем – оставляет неизменной. Рассмотрим эти ответы более подробно.

77                   

Абсолютистское понимание нашло свое наиболее яркое выражение в политической философии Томаса Гоббса. Оно определяет свободу как возможность по собственному усмотрению делать то, что не запрещено законом, и не делать того, к чему закон не обязывает. Здесь свобода – противоположность закону, но не в смысле взаимоисключения, а в смысле взаимоограничения: чем больше законов, тем меньше свободы, и наоборот. Отсюда вывод: поскольку законы не могут охватить все действия и поступки граждан, при любой форме правления – будь-то монархия или демократия – подданные свободны.

78                   

Абсолютистское понимание страдает важным недостатком. Оно утверждает, что всякий вводящий новое ограничение закон обязательно уменьшает свободу подданных, причем вне зависимости от того, какое ограничение он вводит: запрещает убийство, религиозный культ или даже просто переход улицы по красному сигналу светофора. Для него все способы бытия человека равнозначны, и во всяком запрещающем законе оно видит непременно врага свободе. Хрестоматийный пример – слова английского философа Иеремии Бентама: «всякий закон есть зло, ибо всякий закон есть нарушение свободы».

79                   

Критика абсолютистского понимания приводит на этот счет следующий «убийственный» пример. Представим себе некоего защитника албанского социализма, который стал бы утверждать, что его страна свободнее Англии, поскольку количество узаконенных препятствий, с которыми сталкиваются албанцы ежедневно, меньше количества таких же препятствий в Англии. И действительно. В Албании запрещен религиозный культ, но много ли людей в Англии отправляют свой культ в общественных местах, да и как часто они это делают? Но зато большинство англичан ежедневно ездят по дорогам и постоянно натыкаются на препятствия в виде светофоров. И так как в Албании и автомобилей, и светофоров на дорогах куда меньше, то получается, что в сумме количество ежедневных столкновений с узаконенными препятствиями в Албании меньше, чем в Англии.

80                   

* * *

Наиболее ярким выразителем либерального понимания был Джон Локк. Либеральное понимание включает в себя абсолютистское определение свободы, но добавляет к нему требование, на которое абсолютистское понимание вынужденно закрывает глаза: независимость от чьей-либо воли. Это добавление решительно переворачивает соотношение свободы и закона: закон не противоположность, а необходимое условие свободы, он не уничтожает и не ограничивает свободу, а сохраняет ее и расширяет. Ибо для свободы недостаточно одной только возможности делать все, что не запрещено законом; необходимо также быть независимым от чьей-либо воли; и так как последнее неосуществимо там, где нет закона (сдерживающего произвол чужих индивидуальных воль), закон – необходимое условие свободы. «Там, где нет закона, нет и свободы».

81                   

Между либеральным и абсолютистским пониманиями существует отношение диалектического снятия. Снятие – вид отрицания, когда отрицаемое не устраняется, а сохраняется и включается в отрицающее в качестве побочного момента. В данном случае это означает, что свобода в либеральном понимании имеет два измерения: главное – степень независимости от чужих воль, побочное – объем того, что не запрещено законом и к чему закон не обязывает. Всякий вводящий новое ограничение закон уменьшает побочную меру свободы. Но если это уменьшение приводит к увеличению главной меры, то в целом свободы становится не меньше, а больше.

82                   

Либеральное понимание преодолевает недостаток абсолютистского, но страдает своим собственным. Рассмотрим пример – наследование по завещанию. Поскольку от воли завещателя зависит, получу я наследство или нет, свобода одного – завещателя – оборачивается несвободой другого – того, кто в завещании заинтересован. Стало быть, если следовать логике либерального понимания, закон, который ограничит свободу завещания и тем самым сделает меня более независимым от воли завещателя, увеличит мою свободу и значит по крайней мере допустим. Но увеличение моей свободы будет достигнуто лишь за счет уменьшения свободы другого, однако вряд ли либеральное понимание согласится с тем, что это уменьшение касается лишь побочной меры свободы. Ибо очевидно, что свобода завещания не то же самое, что скажем свобода убивать, грабить и т.п. Ограничение таких «свобод» действительно можно считать уменьшением лишь побочной меры свободы, но тогда где критерий самой побочности? Почему свобода убивать побочна, а свобода завещать не побочна?

83                   

Таким образом, в принципе верная идея о том, что закон должен ограничивать свободу одного во имя свободы другого (более того – во имя собственной свободы первого, когда он сам становится этим другим), отказывает в работоспособности, когда речь заходит о таких «свободах», как свобода завещания и ей подобных: свобода принимать на работу или не принимать, увольнять с работы или не увольнять, назначать одно жалованье или другое, устанавливать одни цены или другие. Во всех этих случаях свобода воли одного оборачивается или может оборачиваться зависимостью от этой воли другого и значит в принципе должна быть ограничена. Но как и до какой степени? Не лучше ли вообще покончить с этими «свободами», дабы добиться полной независимости от чужих воль?

84                   

Кстати, именно либеральное понимание свободы приводит многих мыслителей к неутешительному выводу о том, что вопреки расхожему мнению, в современном обществе свободы отнюдь не больше чем в досовременном. Да, соглашаются они, в современном обществе человек обладает большим объемом прав, но одно дело права, другое – свобода. Поскольку и в современном обществе сохраняется зависимость человека от чужих воль, в частности от воли финансовых магнатов, которые через средства массовой информации манипулируют людьми, степень свободы современного человека явно преувеличена. Ленин как-то сказал: нельзя жить в обществе и быть свободным от общества. И он совершенно прав, ибо как можно жить в обществе и быть независимым от воли других людей? Но означает ли зависимость несвободу? Следует ли из зависимости от чужих воль, что человек не может следовать желанию быть самим собой? На мой взгляд, на этот вопрос нет однозначного ответа, ибо зависимость зависимости рознь.

85                   

* * *

Тоталитарное понимание, ярчайшим выразителем которого был Жан-Жак Руссо, определяет свободу как подчинение своей и только своей воле, однако это тот самый случай, когда само по себе определение еще почти ничего не значит. Более того, понятое буквально это определение лишь вводит в заблуждение, будто тоталитарное и либеральное понимания говорят на разных языках, но об одном и том же. Ибо не одно ли и то же «подчинение только своей воле» и «независимость от чужой»?

86                   

Однако это впечатление обманчиво. Во-первых, отсутствие зависимости или подчинения чужой воле еще не означает наличие какого-либо иного подчинения, пусть даже своей собственной воле. Признание такого рода «внутреннего» подчинения содержит скрытое раздвоение человеческого я на «я подчиняющее» и «я подчиняющееся», чего нет и не может быть в простом отрицании внешнего подчинения. Во-вторых, – и это главное – воля, о которой говорит тоталитарное понимание, это не только индивидуальная или частная воля в том смысле, что сколько людей – столько и воль. Речь идет в том числе о коллективной или общей воле, которая одна на всех и которой каждый человек обладает как гражданин. Человек свободен, когда подчиняется своей и только своей воле, причем под «своей» следует понимать не только «свою частную», но и «свою общую» волю.

87                   

Тоталитарное понимание имеет ряд неожиданных, а порой и шокирующих следствий. Первое – «парадокс повиновения». Поскольку закон – это изъявление общей воли (а общая воля есть воля каждого в отдельности), подчиняясь закону, подданный не подчиняется никому, кроме своей собственной воли, и значит свободен. Следовательно, и на этот раз закон не ограничивает и не уничтожает свободу, как это имело место в случае абсолютистского понимания. Но и нельзя сказать, что он ее обязательно расширяет. Закон может расширять свободу, если увеличивает независимость от чужих воль, однако это условие уже не является строго обязательным. Закон может увеличивать, а может и не увеличивать независимость от чужих воль, однако в любом случае свободы не станет меньше. В общем случае свобода не зависит от закона, если это действительно закон, или изъявление общей воли. Свобода зависит не от закона, а от повиновения закону: повинуясь подданный остается свободным, не повинуясь – утрачивает свободу.

88                   

Возьмем юношу, который достиг призывного возраста, здоров и подлежит призыву. Согласно парадоксу повиновения, если он идет в армию, он свободен, если пускается в бега – несвободен.

89                   

Второе следствие тоталитарного понимания – «парадокс принуждения». Ясно, что у человека есть и своя индивидуальная (частная) воля, которая может не совпадать и даже противоречить общей. В этом случае, т.е. когда подданный отказывается повиноваться закону, его принудят к повиновению, и что самое важное – это принуждение к повиновению будет означать, что «его силой принудят быть свободным». Вывод ошеломляющий, но вполне логичный: ведь не повинуясь закону, подданный утрачивает свободу, повинуясь – сохраняет или восстанавливает.

90                   

Пусть не желая служить в армии, юноша пустился в бега, но был пойман и силой доставлен к месту службы. Согласно парадоксу принуждения, тем самым ему силой вернули утраченную им в бегах свободу.

91                   

* * *

Теперь посмотрим, что может сказать по поводу закона и свободы феноменологическое понимание.

92                   

Первым делом отмечу, что при всех различиях между абсолютистским, либеральным и тоталитарным пониманиями их объединяет то, что о свободе человека говорится безотносительно к его желаниям. Все три понимания «нечувствительны» к желаниям человека и потому приходят к выводу, что закон одинаково сказывается на свободе разных людей. И в этом главное отличие феноменологического понимания от трех вышерассмотренных: если свобода понята феноменологически, то один и тот же закон может по-разному сказываться на свободе разных людей.

93                   

Абсолютистское понимание утверждает, что всякий запрещающий закон уменьшает свободу. Феноменологическое понимание не соглашается и не отвергает это утверждение, пока не получит ответа на вопрос, о свободе какого человека идет речь и каковы его желания. Ибо только если закон запрещает бытие, которое стало для человека его желаемым бытием-самим-собой, можно говорить о том, что закон уменьшает свободу (хотя правильнее – не уменьшает, а просто делает человека несвободным). Да и то лишь при условии, что речь идет о человеке, который не может преступить закон.

94                   

Либеральное понимание утверждает, что закон не уменьшает, а увеличивает свободу. И вновь феноменологическое понимание не соглашается и не отвергает это утверждение, причем в данном случае не только потому, что непонятно, о свободе какого человека идет речь, но и потому, что закон закону рознь. Одно дело закон, запрещающий убивать или грабить. Про такой закон можно сказать, что он увеличивает свободу, поскольку моментом свободы является могение, а жизнь и собственность – условия могения. Ибо ясно, что мертвый не может ничего, бедный же может меньше чем богатый. Однако другое дело закон, запрещающий производителю по собственному усмотрению устанавливать цену на произведенную им продукцию. Поскольку свободное ценообразование – условие саморегулирования общественного производства, данный закон уменьшит совокупное могение подданных и значит скорее всего уменьшит свободу (в том смысле, что сократится количество подданных, которые могут следовать желанию быть самим собой). И наоборот закон, способствующий росту национального дохода, увеличит совокупное могение подданных и значит скорее всего увеличит свободу.

95                   

Тоталитарное понимание утверждает, что подчиняясь закону, подданный свободен. Феноменологическое понимание не отвергает такой возможности (юноша, который призван в армию, но желает дослужиться и стать офицером), но считает ее исключением, а не правилом. Правилом она будет лишь в тоталитарном обществе, где подданные воодушевлены великой идеей и осуществляют ее по закону и по желанию одновременно. Иными словами, вопреки расхожему мнению, феноменологическое понимание не считает тоталитаризм однозначно несовместимым со свободой. Если бытие-в-коммунизме (или строительство коммунизма) стало для человека его бытием-самим-собой, то такой человек будет свободным в обществе, где закон принуждает подданных строить коммунизм. И эта свобода вовсе не будет иллюзорной, как это зачастую принято считать. Это будет самая что ни на есть настоящая свобода, если конечно понять свободу феноменологически.

96                   

Таким образом, феноменологическое понимание не дает однозначного ответа на вопрос, как соотносятся свобода и закон. Оно допускает самые разные возможности, поскольку требует, с одной стороны, учета желаний человека, с другой – тщательной экспертизы закона.

97                   

Либерализм

В конце прошлой лекции о власти мы коснулись вопроса о демократии. Напомню, что демократия – краткое имя для формы правления, полное имя которой – либеральная демократия. Что означает слово «демократия», мы обсудили в прошлый раз, теперь же обсудим, что означает слово «либеральная».

98                   

Прилагательное «либеральный» имеет два значения: формальное и содержательное. В формальном смысле «либеральный» означает определенный способ осуществления власти. Чтобы пояснить, что это за способ, вновь представим себе Илью Муромца, который стоит в задумчивости перед развилкой дорог, и этих дорог не три, а неопределенно много. Тогда Соловей-разбойник может следующим образом управлять движением богатыря: 1) повесить на одной из дорог приказывающий знак; 2) повесить на ряде дорог запрещающий знак; 3) повесить на ряде дорог разрешающий знак. Первый способ есть управление путем приказов, второй – путем запретов, третий – путем разрешений. Так вот, либеральный способ осуществления власти – это когда по отношению к подданным действует принцип «все, что не запрещено, разрешено» (т.е. власть управляет обществом посредством запретов), а по отношению к власти – «все, что не разрешено, запрещено» (т.е. общество как бы управляет властью посредством разрешений).

99                   

Либеральный способ означает, что подданные вправе делать все, что не запрещено законом, тогда как власть наоборот – вправе делать лишь то, что законом разрешено. Такая власть называется ограниченной, и она противостоит неограниченной власти, которая имеет место при авторитарном и тоталитарном способах ее осуществления. Между собой два последних способа отличаются тем, что если в первом случае по отношению к подданным действует принцип «все, что не запрещено, разрешено» (т.е. ровно тот же, что и при либеральном способе), то во втором случае – «все, что не разрешено, запрещено» (т.е. ровно противоположный принцип). Откуда следует, что тоталитарный способ является полной противоположностью либеральному, тогда как авторитарный – частичной. Противоположность между либеральным и тоталитарными способами усиливается также тем, что если в первом случае власть управляет приказами лишь в виде исключения (налоги, воинская повинность), то во втором – при любой возможности.

100                

В содержательном смысле «либеральный» означает цель, которую ставит перед собой власть принимая те или иные законы. Что это за цель, ясно само собой, – свобода. В переводе с латыни «либеральный» означает «свободный», и значит свобода – если не единственная, то уж во всяком случае главная цель либеральной демократии. В противном случае она будет либеральной формально, но нелиберальной содержательно, по существу.

101                

Но что такое свобода? Поскольку на этот вопрос возможны разные ответы, в зависимости от ответа мы будем иметь разные понятия либеральной демократии. Среди этих понятий заслуживают внимания три.

102                

Первое понятие восходит к классическому либерализму – идеологии, виднейшим основателем которой был Джон Локк и которая придерживается либерального понимания свободы. В либеральном понимании свобода – это независимость от чьей-либо воли, и значит либеральная демократия в классическом смысле слова – это форма правления, которая ставит своей целью максимально возможную независимость подданных друг от друга и от власти. При такой форме правления власть по минимуму вмешивается в общественную жизнь, ограничиваясь поддержанием общественного порядка и защитой территориальной целостности. По этой причине классическое либеральное государство называют «минимальным» и сравнивают с «ночным стражем».

103                

Критики классического либерализма, главным образом социалисты и коммунисты, еще в XIX веке обвинили его в том, что под прикрытием свободы он на деле защищает интересы богачей, поскольку в условиях минимального государства богатые становятся все богаче, а бедные все беднее. Получается, что по мере развития экономики общественное богатство растет, но плодами этого роста пользуются лишь богатые – что несправедливо.

104                

Ответом на эту критику стало появление современного либерализма, который придерживается того же понимания свободы, что и классический, но целью власти провозглашает в том числе благосостояние. Отсюда современное понимание либеральной демократии – форма правления, которая ставит своими целями независимость и благосостояние. Как следствие, современный либерализм уже не требует минимального государства, но по-прежнему тяготеет к минимизации государственного вмешательства в общественную жизнь. По принципу: если нет необходимости вмешиваться, есть необходимость не вмешиваться. Необходимо же вмешиваться тогда, когда без вмешательства не будет справедливого распределения общественного богатства – т.е. такого распределения, когда богатеют не только богатые, но и бедные. Современное либеральное государство называют «государством благоденствия» и уподобляют «насосу», который перекачивает часть общественного богатства от богатых к бедным.

105                

Более-менее безупречный практически, современный либерализм уязвим теоретически. По определению, либерализм – это идеология, которая провозглашает высшей ценностью свободу. Современный же либерализм провозглашает две независимые высшие ценности – свободу и благосостояние – и значит является эклектическим. Он как бы делает уступку социализму и коммунизму и заимствует у них идею благосостояния. Но эта идея не вырастает из, а лишь дополняет идею свободы.

106                

Этот недостаток преодолевает либерализм феноменологический. Как и классический, он провозглашает одну-единственную высшую ценность –свободу, но понимает ее феноменологически. И так как моментом такой свободы является могение, а условием могения – благосостояние, то в феноменологическом либерализме идея благосостояния не дополняет, а как раз вырастает из идеи свободы. Отсюда третье, феноменологическое понимание либеральной демократии – форма правления, которая ставит своей целью максимально возможное могение подданных.

107                

А теперь обратим внимание на то, до чего же богата целями так понятая либеральная демократия. Ведь не только благосостояние является условием могения. Разве здоровье не является его условием? А независимость? А способность? А свободное время? Причем я уверен, что этот перечень отнюдь не исчерпывает всех условий могения. И это означает, что у либеральной демократии, понятой феноменологически, воистину неисчерпаемое поле для деятельности. И это означает, что поле ее деятельности – забота о всех возможных условиях могения.

108                

* * *

И последнее. У Достоевского в «Братьях Карамазовых» есть знаменитая Легенда о Великом Инквизиторе. В ней речь идет о старой как мир проблеме: что лучше, свобода или счастье? Не лучше ли отказаться от свободы во имя счастья? Не лучше ли быть несвободным, но счастливым, нежели свободным и несчастным?

109                

Феноменология так решает эту проблему: счастья без свободы не бывает. Ибо что такое счастье, как не одно-сплошное-бытие-самим-собой, и тогда как возможно счастье без свободы? Да и вообще: разве можно отказаться от свободы, понятой феноменологически? Отказаться от такой свободы – значит отказаться от бытия-самим-собой. Отказаться от такой свободы – значит отказаться от самого себя.

110