Фридрих Хайек
и конец классического либерализма

Вячеслав Вольнов

Печально, но факт: классический либерализм мертв. Он сам возвещает о своей кончине, и что самое удивительное – не устами кого-либо, а устами одного из самых выдающихся своих защитников – Фридриха Хайека. При всем желании отстоять принципы классического либерализма, Хайек в итоге добился только одного – показал, что эти принципы неработоспособны.

1                      

Великая идеология всех времен и народов – либерализм – по праву носит свое горделивое имя, поскольку провозглашает «ценностью всех ценностей» свободу. Свобода – пусть не единственная, но все же высшая ценность либеральной идеологии, с которой все остальные ценности должны быть так или иначе согласованы. Со свободой должны быть согласованы и принципы либерализма, на которых он строит свою теорию права и государства.

2                      

Главный принцип либеральной теории государства – ограниченность верховной власти. Если теоретик абсолютизма Гоббс доказывал, что верховная власть не может не быть абсолютной, то теоретик либерализма Локк – что верховная власть не может не быть ограниченной. Неограниченная власть, по Локку, есть нечто вроде contradictio in adjecto – пусть не в логическом, а лишь в правовом толковании этого выражения. Неограниченная власть не нарушает законов логики, но нарушает законы права:

3                      

Ведь она [верховная власть] представляет собой лишь соединенную власть всех членов общества, переданную тому лицу или собранию, которые являются законодателями; [поэтому] она не может быть больше той власти, которой обладали эти лица, когда находились в естественном состоянии… И так как в естественном состоянии он [человек] не обладал деспотической властью над жизнью, свободой и собственностью другого, но имел лишь такую власть, какую закон природы давал ему для сохранения себя и остальной части человечества, то это, следовательно, все, что он дает или может передать государству…[1]

4                      

Либеральное требование ограниченности не следует толковать так, будто то-то и то-то власти запрещено, тогда как все остальное разрешено. Принцип «все, что не запрещено, разрешено» действует по отношению к подданным, но не действует по отношению к власти. По отношению к власти действует противоположный принцип «все, что не разрешено, запрещено», и именно так следует толковать либеральное требование ограниченности.

5                      

Но тут-то и встает проблема, которую я бы назвал «основной проблемой либерализма». Как определить то, что власти разрешено? Как определить то, на что власть имеет право? Либерализм бессилен без ответа на эти вопросы и потому нуждается в принципе свободы, который определял бы права и обязанности власти. Принцип свободы – необходимое дополнение либерального требования ограниченности, ибо без него это требование неработоспособно: как может работать требование, чтобы власть делала только то, что ей разрешено, если то, что ей разрешено, не определено?

6                      

Задумывая «Конституцию свободы», Хайек как никто другой понимал сложность стоявшей перед ним проблемы: отстоять принцип свободы классического либерализма и вместе с тем по возможности примирить этот принцип с важнейшим феноменом современности – «государством благосостояния (welfare state)», пришедшем на смену «минимальному государству» эпохи laisser-faire. Правда, Хайек не собирался уступать и принимать государство благосостояния в том конкретном виде, в каком оно сложилось в 50-е годы. Он намеревался дать ему бой и вооружившись мечом классического принципа отсечь все те крайности, которые, как он полагал, стали серьезной угрозой свободе.

7                      

В толковании Хайека принцип свободы классического либерализма – «власть закона (the rule of law)». Этот принцип подразумевает полное подчинение исполнительной власти законам, а самих законов – принципам всеобщности и равенства:

8                      

Власть закона конечно предполагает полную законность, но этого недостаточно: если бы закон дал правительству неограниченную власть действовать так, как оно желает, все его действия были бы законны, но очевидно, что это не было бы властью закона. Власть закона поэтому есть нечто большее, чем конституционализм: она требует, чтобы все законы соответствовали определенным принципам…

9                      

Власть закона есть поэтому не норма закона (not a rule of the law), а норма, касающаяся того, чем должен быть закон (but a rule concerning what the law ought to be), есть мета-законное учение (meta-legal doctrine) или политический идеал…

10                   

Общие, абстрактные правила, которые суть действительно законы (laws in the substantive sense),… – это долгосрочные меры, относящиеся к еще не известным случаям и не содержащие указаний на конкретных лиц, конкретные места или объекты…

11                   

Идеал равенства перед законом нацелен на равное использование возможностей заранее не известными людьми и несовместим с предсказуемым покровительством или причинением вреда конкретным лицам…

12                   

Сомнительно, обладаем ли мы каким-либо иным формальным критерием справедливости, кроме всеобщности и равенства.[2]

13                   

Нетрудно заметить, что в таком толковании классический принцип свободы накладывает на власть лишь формальные ограничения, причем ровно те же самые, что и «принцип свободы» Руссо. Хайек осознает это сходство, но нимало им не смущается и даже прямо цитирует слова Руссо о том, каким должен быть закон.[3] Впрочем, в принципах всеобщности и равенства нет ничего предосудительного, и что поделаешь, если их разделяет не только либеральное, но и тоталитарное понимание свободы.

14                   

Вместе с тем Хайек не ограничивается одними только формальными требованиями к закону и включает в принцип свободы требование содержательное:

15                   

Есть только один принцип, который может сохранить свободное общество, а именно – строгое предотвращение всякого принуждения, за исключением принуждения с целью насаждения общих абстрактных правил, равно применимых ко всем.[4]

16                   

Другими словами, принцип свободы требует от закона не только всеобщности и равенства, но и защиты от принуждения, т.е. в конечном счете защиты самой свободы, поскольку свобода и отсутствие принуждения – это, по Хайеку, одно и то же.

17                   

Таков принцип – старый, добрый принцип свободы классического либерализма. Хайек не выдумывал ничего нового, да и не стремился к этому, ставя перед собой цель скромную, но благородную – подхватить уже почти упавшее знамя классического либерализма и воодушевить людей вновь собраться под этим знаменем. И будь моя воля – я бы первый последовал за Хайеком, если бы не твердое убеждение в том, что классический принцип неработоспособен. Точнее, он как и прежде хорошо работает в защите классических ценностей либерализма, но увы – плохо или вовсе не работает в защите даже того «минимального» государства благосостояния, которое сам Хайек считает допустимым. И чтобы убедиться в этом, достаточно раскрыть «Конституцию свободы» и внимательно присмотреться к тому, как Хайек отвергает одни и оправдывает другие особенности современного ему государства благосостояния.

18                   

Хайек против сильных профсоюзов, так как не без оснований полагает, что сильными они могут быть только в том случае, если занимают монопольное положение и принуждают рабочих. Пусть так, и сильные профсоюзы действительно основаны на принуждении. Пусть так, и принцип свободы отвергает сильные профсоюзы. Но тогда зачем столько слов о том, что сильные профсоюзы нецелесообразны? Но тогда зачем пространные рассуждения насчет того, что «реальная заработная плата часто росла гораздо быстрее, когда профсоюзы были слабыми, чем когда они были сильными»? Или что «они используют свою силу способом, который делает рыночную систему неэффективной»? Или что они оказывают «постоянное давление на уровень заработной платы, вызывая неизбежные инфляционные последствия»[5] ? Трудно отделаться от мысли, что и сам Хайек осознает недостаточность своего принципа свободы и поэтому вынужден дополнять его соображениями, которые к нему никакого отношения не имеют. Если сильные профсоюзы несовместимы со свободой, то при чем тут рост заработной платы и инфляция? Неужели если бы случилось чудо и сильные профсоюзы привели к неинфляционному ускорению роста заработной платы, Хайек с ними бы смирился? И тем самым пожертвовал свободой ради «куска хлеба»?

19                   

Я ни в коей мере не намерен защищать сильные профсоюзы и будучи дилетантом в этом вопросе готов согласиться с мерами, которые предлагает Хайек для их обуздания. Тем более что Хайек далек от мысли запрещать профсоюзы и предлагает лишь такие меры, которые могли бы свести к минимуму профсоюзное принуждение и тем самым подчинить профсоюзы принципу свободы. Однако факт остается фактом: внимание, которое Хайек уделяет чисто экономической стороне дела (причем не только в этом, но и во всех остальных вопросах), свидетельствует о том, что и сам Хайек понимает недостаточность аргументации «от свободы» и требует иной, экономической аргументации. В итоге, критикуя государство благосостояния, он обращается за помощью не только к принципу свободы, но и к принципу «экономической целесообразности», и как знать, всегда ли оба принципа будут совпадать по своим выводам и что делать, если между ними возникнет противоречие?

20                   

Другой пример – прогрессивное налогообложение. Поскольку неравная ставка налога нарушает принцип равной применимости ко всем, Хайек выступает решительным противником прогрессивного налогообложения. Он говорит даже так:

21                   

То, что большинство, просто потому что оно большинство, имеет право применять к меньшинству правило, которое не применяется к нему самому, есть нарушение куда более существенного принципа, чем сама демократия, – принципа, на котором покоится оправдание демократии.[6]

22                   

Нетрудно догадаться, что Хайек имеет в виду принцип свободы, требующий от закона всеобщности и равенства. И он прав: о каком равенстве может идти речь в случае, когда один платит по одной ставке, а другой – по другой?

23                   

И все бы ничего, если бы требованиям всеобщности и равенства удовлетворяло хотя бы пропорциональное налогообложение, за которое ратует Хайек. Так ведь нет, ничуть не бывало! Равная ставка налога тоже нарушает принцип равной применимости ко всем. Где же равенство, если один платит одну сумму, а другой – другую? Где же равенство обязанностей, если сумма, которую обязан уплатить человек, зависит от размера его кошелька? Хайек пишет:

24                   

Даже если прогрессивное налогообложение не называет по имени лиц, которые должны платить по более высокой ставке, оно устанавливает дискриминацию, так как проводит различие, нацеленное на то, чтобы переложить бремя с тех, кто определяет ставки, на других.[7]

25                   

Пусть так, но разве тот же самый довод не годится против пропорционального налогообложения? Разве равная ставка не перекладывает бремя «на других» – с тех, у кого доход меньше, на тех, у кого доход больше?

26                   

Хайек говорит, что прогрессивное налогообложение «ни в каком смысле… нельзя считать общим правилом, равно применимым ко всем». Подразумевается, что пропорциональное налогообложение таким правилом считать можно – в том смысле, что оно устанавливает для всех равную ставку. Но ведь и прогрессивное налогообложение можно устроить так, что оно будет устанавливать для всех скажем равный прирост ставки (или прирост прироста). Пусть к примеру увеличение дохода на 10 000 рублей означает возрастание ставки на 1 % – разве не будет у нас основания сказать, что есть смысл, в котором прогрессивное налогообложение можно считать «общим правилом, равно применимым ко всем»? Неужели равенство прироста принципиально отличается от равенства ставки? Тем более что ни в том ни в другом случае равенства как такового (в смысле равенства обязанностей, равенства бремени) все равно нет.

27                   

Самое интересное, Хайек понимает то, что требование равной применимости ко всем нельзя толковать в безукоризненно строгом смысле:

28                   

Требование, чтобы нормы истинного закона были общими, не означает, что к различным классам людей никогда не могут применяться особые нормы… Такого рода различия не будут произвольными, не будут подчинять одну группу воле других, если они могут быть равно признаны справедливыми как теми, кто внутри группы, так и теми, кто вне ее. Это не означает, что по поводу желательности различия должно быть единодушие, но означает лишь то, что индивидуальная точка зрения не должна зависеть от того, входит индивид в эту группу или нет… Когда… различию благоволят (favor) только те, кто внутри группы, то это очевидно привилегия; когда ему благоволят только те, кто вне группы, то это дискриминация. Впрочем, привилегия по отношению к некоторым есть конечно же всегда дискриминация по отношению к остальным.[8]

29                   

Как видно, принцип свободы все же допускает неравное отношение закона к подданным, но лишь если этому неравенству будут равно благоволить все – как внутри, так и вне определенной законом группы. И тогда вопрос: как решить, будут или не будут? Ведь и сам Хайек признает, что единодушие не обязательно для решения о равном благоволении. Но если не обязательно, если мы не обязаны проводить всеобщее голосование, то тогда кто будет за людей решать, будет равное благоволение или не будет? Поразительно, но факт: даже у классика либерализма Хайека «выползает» тоталитарно опасное за-меня-решение, с которым нам уже не раз приходилось бороться в книге. И если за-меня-решение недопустимо (а как же иначе?), то почему прогрессивное налогообложение – дискриминация (discrimination), а пропорциональное – всего лишь различие (distinction)? Кто, как не сам Хайек за людей решил, что пропорциональному налогообложению будут благоволить все, а прогрессивному – только с малыми доходами?

30                   

Таким образом, не работает, никак не работает защищаемый Хайеком принцип, даже когда речь заходит о таком «невинном» установлении, как пропорциональное налогообложение. У нас нет оснований не считать его дискриминационным, поскольку мы не вправе за людей решать, будут они ему благоволить или не будут. Недискриминационным мы пожалуй можем считать лишь равное налогообложение, но ведь и сам Хайек скорее всего согласится с тем, что равное налогообложение не годится. Но почему не годится, если уж оно-то требованиям всеобщности и равенства удовлетворяет безукоризненно?!

31                   

Честно говоря, я ни за что не обнаружил бы этот потрясающий изъян классического принципа свободы, если бы сам Хайек не помог мне в этом. Решительность, с которой он выступил против прогрессивного налогообложения (прекрасно сознавая то, что с ним не согласятся в том числе многие из либералов), была непонятна мне с самого начала и заставила настороженно вчитываться в его доводы. И когда я увидел, что эти доводы либо легко отразимы, либо с тем же успехом бьют и по пропорциональному налогообложению (за исключением быть может доводов экономического толка), я понял, что принцип свободы классического либерализма не просто «дает сбои», а вообще не работает там, где возникает необходимость различать подданных. В том числе при налогообложении, в том числе при исчислении размера налога. Где же равенство перед законом, если даже пропорциональное налогообложение пристрастно к тем, у кого доходы больше? Стремясь к «власти закона, а не людей», пытаясь положить конец произволу власти, Хайек в итоге сам встает на путь произвола и произвольно за людей решает, какому налогообложению они благоволить будут, а какому не будут. Пропорциональное налогообложение тоже произвольно, как произвольно налогообложение прогрессивное или регрессивное. И значит мы не имеем права заявлять, что одно согласуется с классическим принципом свободы, а другие нет.

32                   

Но беда в том, что тем самым не только в вопросе о налогообложении обнаруживает свою неработоспособность классический принцип. Хайек пишет:

33                   

Мы должны теперь обратиться к тем правительственным мерам, которые власть закона исключает в принципе, потому что они не могут быть достигнуты посредством общих правил, а по необходимости влекут произвольную дискриминацию между людьми. Самые важные среди них – это решения по поводу того, кому следует разрешить предлагать различные услуги или товары, по каким ценам или в каком количестве – иными словами, меры, призванные контролировать доступ к различным видам предпринимательства и другим занятиям, а также условия продажи и количество производимого и продаваемого.[9]

34                   

Нет сомнения в том, что упомянутые Хайеком меры должны быть как общее правило исключены. Нет сомнения в том, что они противоречат принципам всеобщности и равенства. Но при чем тут дискриминация, если у нас нет строгого критерия того, когда перед нами дискриминация, а когда – всего лишь различие? При чем тут произвол, если и сам принцип свободы оставляет на произвольное усмотрение решать, какому различию будут благоволить все, а какому – лишь некоторые? Ведь наверно и Хайек все же согласится с тем, что в особых (разумеется, исключительных) случаях власть все-таки имеет право отступать от принципов и предоставлять кому-либо те или иные экономические льготы или наоборот налагать на кого-либо те или иные экономические тяготы? И тогда как решить, будут ли эти льготы-тяготы просто различием или же дискриминацией?

35                   

Наконец последний пример – денежная политика. И здесь мы сталкивается с ситуацией, когда даже сам Хайек открыто признает, что в этом вопросе принципу свободы делать нечего. Если в предыдущих случаях этот принцип либо обнаруживал свою недостаточность, либо по крайней мере создавал видимость работоспособности, то теперь он не работает даже по видимости. Правда, некий призрак классического принципа все равно появляется, но именно призрак принципа, а не он сам.

36                   

Хайек признает допустимость государственного контроля над кредитно-денежной системой и приводит целых три довода в пользу того, что такой контроль неизбежен и необходим. Но он озабочен также возможными негативными последствиями неправильной денежной политики и потому говорит о том, что

37                   

эти соображения [насчет инфляции и дефляции] как будто бы убеждают в том, что определенное механическое правило, которое нацелено на то, что желательно в долгосрочной перспективе, и связывает руки власти в ее краткосрочных решениях, вероятно приведет к лучшей денежной политике, чем принципы, дающие властям большие полномочия и право принимать решения по собственному усмотрению (discretion).[10]

38                   

Как видим, нечто вроде принципа свободы и в самом деле появляется, поскольку и в вопросе о денежной политике было бы желательно правило, связывающее власти руки. Однако:

39                   

Следует… подчеркнуть, что довод против самостоятельных решений (discretion) в вопросах денежной политики не вполне то же самое, что и довод против таких же решений в случаях, когда власть применяет принуждение. Даже если контроль над денежной массой находится в руках некой монополии, его осуществление не влечет с необходимостью принуждение частных лиц.[11]

40                   

И хотя в сноске Хайек делает оговорку о том, что сказанное не относится к таким «новым мерам», как изменение обязательных банковских резервов, его слова явным и недвусмысленным образом свидетельствуют о том, что принцип свободы классического либерализма не работает в вопросах денежной политики. Во-первых потому, что здесь нет прямой угрозы свободе подданных, во-вторых потому, что

41                   

нам неизвестен автоматический механизм, который сам по себе будет регулировать предложение денег так, как нам хотелось бы… Скорее всего нельзя отрицать, что хотя мы можем ограничивать произвол (discretion) в этой области, мы никогда не сможем его устранить.[12]

42                   

И тогда вопрос: где же те «твердые принципы», которыми обещал вооружить нас Хайек в борьбе с «догматической идеологией наших противников»[13] ? Где же то «мета-законное учение» (см. выше), которое бы определяло права и обязанности власти и тем защищало нас от ее произвола? Так ведь не годится, не годится «власть закона» на роль такого учения, и что самое неожиданное – Хайек вновь открыто это признает:

43                   

Проблема ограничения принуждения не равносильна вопросу о должных функциях власти. Принудительные действия власти ни в коей мере не являются ее единственными задачами…

44                   

[Принцип] «власть закона» ограничивает власть лишь в ее принудительных действиях (coercive activities). [Но] такие действия никогда не будут единственной функцией власти…

45                   

Только принудительные меры власти нуждаются в строгом ограничении.[14]

46                   

Я намеренно привожу три одинаковых по смыслу (но разных по местоположению) цитаты, чтобы у читателя не осталось ни малейшего сомнения в том, что выраженная в них мысль не следствие недоразумения или неосторожности, а твердое убеждение Хайека. Ибо здесь мы подходим уже не просто к изъянам защищаемого им принципа свободы, а к его полной либеральной несостоятельности. В лице Хайека классический принцип не только подписал себе приговор, но и привел его в исполнение. Ибо как можно считать либеральным принцип, который открыто отказывается от того, чтобы ограничивать власть во всех ее велениях? Ибо как может претендовать на либеральность принцип, который «отпускает власть на волю» во всех тех случаях, где нет принуждения? Неужели во всех «непринудительных» действиях власть не ограничена? Неужели во всех «чисто служебных» действиях власть вправе делать всё, что хочет? Это ли не измена? Это ли не самоубийство?

47                   

Ситуация не была бы столь драматичной, если бы действия, которые Хайек называет «непринудительными (non-coercive)», были бы действительно «чисто служебными (purely service)». Так ведь и на этот раз он признает, что «непринудительные или чисто служебные действия… обычно финансируются принудительными средствами (by coercive means)».[15] И если в «чисто служебные» попадают действия, финансируемые через налогообложение, то значит ли это, что мы должны развязать власти руки там, где она расходует средства налогоплательщиков? Значит ли это, что куда бы она ни направила эти средства (скажем на собственное обогащение), у нас нет оснований упрекнуть ее в неправомерности? Неужели принцип свободы настолько немощен, что не может ударить власть по рукам за своекорыстное расходование бюджета? Неужели ему остается лишь стоять и спокойно взирать на то, как власть принимает закон, узаконивающий казнокрадство? Где здесь то принуждение, от которого призван защищать нас принцип свободы? Где здесь та угроза свободе, предотвратить которую его прямая обязанность? И неслучайно Хайек, касаясь этой проблемы, бежит за помощью к иным, моральным принципам:

48                   

По меньшей мере не очевидно, что принуждение людей к денежным взносам для достижения целей, в которых они не находят своего интереса, может быть морально оправдано.[16]

49                   

Но и это еще не все. В стремлении «расширить» сферу личной свободы, Хайек так перетолковывает понятие «принуждение», что из него выпадают некоторые, причем немаловажные, запрещающие законы:

50                   

Принуждение имеет место тогда, когда человека заставляют служить чьей-либо воле… Принуждение не охватывает все влияния, которые люди могут оказывать на действия других людей… Человек, который встает на моем пути на улице и заставляет меня сделать шаг в сторону… не может быть назван тем, кто меня по-настоящему принуждает.[17]

51                   

Иными словами, если закон не заставляет меня служить чьей-либо воле, а лишь ограничивает в средствах, которые я могу использовать для достижения своей цели, то он, по Хайеку, не будет принудительным и значит не нуждается в оправдании принципом свободы. Пусть я – политический деятель, ближайшая цель которого – победа на парламентских выборах. Будет ли принудительным закон, который запретит политические партии (так называемая «беспартийная демократия»)? Выходит, что нет, ибо он тоже лишь «встает на моем пути», но не «заставляет служить чьей-либо воле». Он ограничивает мои средства, но не лишает возможности осуществить мою цель. Так неужели и против этого закона бессилен принцип свободы? Так неужели и этот закон власть протащить вправе, сославшись на то, что он «чисто служебный»? И опять Хайек решает эту проблему забывая о принципе свободы, причем так, что невольно вспоминаешь Руссо:

52                   

Нельзя отрицать, что даже общие абстрактные правила, равно применимые ко всем, могут сурово ограничивать свободу. Но когда мы над этим задумаемся, то увидим, как это маловероятно (how very unlikely this is). Главная предосторожность – чтобы правила применялись и к тем, кто их принимает, и к тем, к кому их применяют – т.е. и к управляющим, и к управляемым…[18]

53                   

Иными словами, как и Руссо, Хайек призывает нас положиться на то, что скорее всего вреда не будет, но не устанавливает правового ограничения на закон, не запрещает законы типа вышеупомянутого.

54                   

И наоборот, там, где казалось бы сам Бог велел протянуть человеку руку помощи, принцип свободы Хайека проявит свое жестокосердие и не потребует от власти никакого вмешательства:

55                   

Индивидуальный работодатель не может как правило оказывать принуждение… Пока он лишает меня лишь одной возможности заработка среди многих,… он не может принуждать, хотя и может причинять боль… Даже если угроза голодной смерти – моей собственной или возможно моей семьи – вынуждает меня согласиться на неприятную низкооплачиваемую работу, даже если я «во власти (at the mercy)» только одного человека, который желает предоставить мне работу, я не принуждаем им или кем-либо еще… Пока намерение действия, которое вредит мне, не состоит в том, чтобы заставить меня служить чужим целям, его воздействие на мою свободу не отличается от воздействия какого-нибудь природного бедствия – огня или наводнения, которые разрушают мой дом…[19]

56                   

Вот так-то: должен, ведь должен же кто-то помочь человеку, вынужденному продавать себя за «чечевичную похлебку», но не может, не может принцип свободы хоть как-то за него вступиться. Где здесь принуждение? Где здесь угроза свободе? Разумеется, принцип свободы не будет возражать, если мы примем закон, устанавливающий минимальную заработную плату, но сам потребовать этот закон он увы – не в состоянии.

57                   

Достаточно. Устами Хайека классический либерализм возвещает о своей кончине, но устами того же Хайека возвещает о своем рождении либерализм неклассический – феноменологический. Как долго мы, либералы, будем разделять и противопоставлять друг другу отсутствие принуждения и отсутствие вынужденности? Как долго мы, либералы, будем расчленять единое живое тело свободы и выдавать за целое одну из его безжизненных частей? И хотя свобода не есть даже целое всевозможных отсутствий (т.е. отсутствие всяких препятствий: принуждения, вынужденности и т.д.), уже и такого понимания свободы достаточно для того, чтобы провозгласить куда более мощный принцип свободы: цель закона – могение, цель закона – в том, чтобы человек мог быть так, как желает. И пусть это «мог» забудет о том, что «мог» отсутствия принуждения отличается от «мог» отсутствия вынужденности, равно как о том, что существует необъятное множество других таких же «мог» (например «мог» отсутствия болезни или «мог» отсутствия нищеты), каждое из которых тоже входит в живое тело свободы. Тонкие различия между всеми этими частными условиями могения не имеют никакого значения в случае, когда человек не может быть так, как желает. Какая разница, почему человек не может быть так, как желает, если он все равно не может?

58                   

И тогда все становится на свои места. И тогда получает свое естественное объяснение тот факт, что Хайек не смог удержаться в рамках классического принципа свободы и вынужден был постоянно выходить за его пределы. Внимание, которое уделяет Хайек чисто экономической стороне дела, есть не только свидетельство неработоспособности классического принципа, но и свидетельство того, что Хайек фактически руководствуется принципом феноменологическим, принципом «цель закона – могение». И когда рассуждает об экономической нецелесообразности сильных профсоюзов, и когда соглашается с экономической целесообразностью «решений по собственному усмотрению» в вопросах денежной политики. Причем важно понять, что тем самым он ни в коей мере не перестает быть либералом, так как и в этих своих рассуждениях по-прежнему ставит выше всех ценностей свободу. Но лишь если понять свободу феноменологически. Но лишь если срастить частные условия могения в единое нерасчлененное целое.

59                   

И тогда отпадает всякая необходимость различать, какие меры «власть закона исключает в принципе», а какие «должны пройти экзамен… на целесообразность».[20] И тогда все эти меры должны пройти и выдержать единое и «равно применимое ко всем» испытание: согласуются они с феноменологическим принципом свободы или не согласуются, расширяют могение подданных или не расширяют (в частном случае – защищают или не защищают). И тогда наконец у нас появится возможность провести четкое и не отягощенное за-меня-решением различие, какие льготы-тяготы суть дискриминация (discrimination), а какие – всего лишь различие (distinction). Дискриминация – это такое различие в правах или обязанностях, которое не может быть оправдано феноменологическим принципом свободы.[21]

60                   

И тогда власть не посмеет сказать, что она вправе расходовать средства налогоплательщиков так, как ей вздумается. И тогда власть не посмеет протащить закон, запрещающий политические партии. И тогда наконец будет кому вступиться за бедного голодного человека, вынужденного за гроши продавать себя под угрозой своей и своих близких смерти. Классический либерализм мертв. Да здравствует либерализм!

61