свобода

(Из книги: Феномен свободы. СПб., 2002)

Вячеслав Вольнов

часть первая

Моя цель – феномен свободы. Когда человек существует способом, который можно и должно назвать свободой? Когда бытие человека в мире есть бытие свободным? Ответить на эти вопросы – значит раскрыть свободу как феномен, значит дать свободе показать себя как способ бытия человека.

1                      

Раскрытие феномена – дело феноменологии. Феноменология приступает к делу после того, как феномен уже открыт, поименован и изрядно истолкован. Истолкованность – обыденная и теоретическая – необходимая предпосылка феноменологического анализа, причем чем богаче истолкованность, тем больше надежды, что этот анализ справится со своим делом. Феноменология исходит из того, что в каждом своем истолковании феномен проглядывает, но сквозь затемняющие и искажающие наслоения. Дело феноменологии – снять наслоения и обнажить феномен. Феномен раскрыт, точнее претендует на раскрытость, если удается показать производность и необходимость уже имеющихся толкований.[1]

2                      

Свобода в негативном понимании

Простейшее толкование свободы дает негативное понимание. Оно определяет свободу как отсутствие препятствий. В таком истолковании феномен свободы безусловно проглядывает, но в до чего же искаженном виде! Свобода как способ бытия человека истолковывается как «способ бытия» препятствий. Свобода как мое бытие свободным истолковывается как небытие того, что не есть я сам. Но почему небытие того, что не есть я сам, есть вдруг моя свобода, есть способ моего бытия? Разве меняет способ моего бытия исчезновение или появление «каких-то там» препятствий? Разве иным способом существую я после того, как кто-то устранил или наоборот установил препятствия, о существовании которых я возможно даже не подозреваю? [2]

3                      

Негативное понимание искажает не только бытие человека свободным, но и бытие человека как таковое. На человека смотрят как на камень, на его бытие – как на движение камня. И если движение этого «камня» не встречает препятствий, называют человека свободным. Но разве человек – камень? Разве он существует способом, каким существует камень? И дело не в том, что человек имеет душу, тогда как камень не имеет. Дело в том, что человек существует иным способом. Камень – это наличное, способ его бытия – бытие-наличным. Человек – это присутствие (Dasein), способ его бытия – бытие-присутствием. И какими бы загадочными ни казались эти определения, ясно одно: человек не есть наличное среди другого наличного. Смотреть на человека таким образом – значит с самого начала перескочить через способ его бытия, значит с самого начала исказить и его бытие как таковое, и его бытие свободным.[3]

4                      

И все же феномен свободы проглядывает сквозь негативное понимание. Негативное понимание что-то в бытии свободным схватывает, что-то в нем улавливает. Что есть это «что-то»? Поставим вопрос иначе. Что означает для человека отсутствие препятствий? Означает, что человек имеет возможность, означает, что человек имеет возможность быть так, как пожелает. Негативное понимание схватывает в свободе возможность, улавливает, что свобода каким-то образом связана с возможностью. Но оно деформирует схваченное и выражает его как отсутствие препятствий.

5                      

Каким образом свобода связана с возможностью? Негативное понимание говорит: свобода – отсутствие препятствий. Это высказывание можно понять так, что отсутствие препятствий – еще не сама свобода, а лишь ее необходимое и достаточное условие. Мол, если человек не встречает на своем пути препятствий, то в этом и только этом случае человек может и должен быть назван свободным. Пусть так, хотя тут же напрашивается вопрос, а что же тогда сама свобода? Пусть так, и отсутствие препятствий еще не свобода, а лишь ее условие. Но верно ли то, что это условие необходимое? И верно ли то, что это условие достаточное?

6                      

Сила тяготения – препятствие к полету на Луну. Однако негативное понимание соглашается с тем, что нельзя на этом основании считать человека несвободным. В этом согласии находит свое выражение понимание, что не всегда наличие препятствий есть феномен несвободы, что существуют препятствия, которые для свободы безразличны. В случае естественной неспособности, обусловленной естественными препятствиями, говорить о несвободе по меньшей мере неуместно. Но тогда не верно ли и обратное: отсутствие препятствий тоже не всегда есть феномен свободы? Не бывает ли так, что и о свободе говорить неуместно, пусть даже нет никаких препятствий? [4]

7                      

Критика негативного понимания приводит обычно такой пример: нищий, который не может поехать на Гавайские острова. Спрашивают: какой смысл говорить, что нищий свободен, если все равно он не может поехать на Гавайские острова? Пример неудачный, но по-своему поучительный.[5]

8                      

Пример поучительный, так как в нем дает о себе знать понимание, что простого отсутствия препятствий для свободы недостаточно. Пусть даже нищий свободен, бытие свободным нищего и бытие свободным богатого все же как-то отличаются друг от друга. Это отличие выражают обычно так: нищий не может «воспользоваться» своей свободой. Выражение, которое показывает, что критика негативного понимания смотрит на свободу почти так же, как и оно само. Свобода – это возможность (отсутствие препятствий), но эта возможность существует помимо меня, сама по себе. Я могу «воспользоваться» этой возможностью, а могу и не «воспользоваться». Или же вообще не могу ею «воспользоваться», потому что не имею необходимых для этого средств. Но во всех трех случаях я свободен, так как возможность все-таки есть. Правда, критика добавляет, что если я не могу «воспользоваться» возможностью, то я как бы свободен, но не в полной мере, что я свободен формально, но не реально. В этом добавлении находит свое выражение понимание, что свобода не существует помимо меня и сама по себе, что свобода есть способ моего бытия.

9                      

И все же этот пример неудачный, потому что легко сводится к случаю, о котором говорилось выше. Нищий не может поехать на Гавайские острова ровно по той же причине, по которой человек не может полететь на Луну. На его пути стоят естественные препятствия, а у него нет средств, чтобы их преодолеть. Подобно тому как у человека нет средств, чтобы преодолеть силу тяжести и другие препятствия, которые стоят на его пути к Луне. Нищета – это отсутствие средств, и если еще и каждое отсутствие рассматривать как угрозу свободе, то о свободе вообще лучше не вспоминать – мало ли что отсутствует у человека.

10                   

Вглядимся однако в случай с Луной повнимательнее. Сила тяготения – препятствие к полету на Луну. Пусть кто-то изобрел космический корабль, и сила тяготения перестала быть препятствием. Значит ли это, что мое бытие изменилось? Значит ли это, что я стал свободным или хотя бы свободнее? А что если мне до Луны нет никакого дела? Что если я вообще не подозреваю о том, что на Луну уже давно можно летать? Есть ли вообще феномен свободы, пока нет желания? Есть ли вообще свобода, когда есть возможность, но нет желания полететь на Луну?

11                   

Негативное понимание схватывает в свободе возможность, но упускает желание. Точнее, желание все же проглядывает сквозь негативное понимание, но не признается им за необходимый момент свободы. Человек свободен и тогда, когда никакого желания нет, главное, чтобы была возможность, если это желание вдруг появится. Но упуская желание, негативное понимание упускает и свободу. Говорить о свободе, пока нет желания, бессмысленно, и именно поэтому не всегда отсутствие препятствий (возможность) есть феномен свободы. Но и о несвободе, пока нет желания, говорить бессмысленно, и именно поэтому наличие препятствий (невозможность) тоже не всегда есть феномен несвободы. Негативное понимание схватывает в свободе возможность, но упуская желание, не может ухватить способ, каким свобода связана с возможностью.[6]

12                   

Именно смутное понимание того, что свобода каким-то образом связана с желанием, толкает негативное понимание к выводу, что единого понятия свободы попросту не существует. Свобода – это всегда «свобода от». Пока не указано это «от», понятие свободы не определено. Существует столько разных «свобод», сколько существует разных видов препятствий. Если препятствия – законы, получаем один вид свободы, если нищета, голод и болезни – другой. Но говорить о том, что существует единое понятие свободы, – значит забывать о самой сути негативного понимания, значит забывать о том, что свобода всегда противостоит препятствиям, а препятствия бывают разные.

13                   

Но разве не проглядывает сквозь этот «либеральный релятивизм», сквозь это «привязывание» свободы к препятствиям, что свобода связана с желанием? Иногда негативное понимание признается: свобода противостоит препятствиям, препятствия противостоят желаниям.[7] Признание замечательное, и надо только продумать его до конца. Ведь если так, то пока нет желания, нет и препятствий, а пока нет препятствий, нет и свободы.

14                   

Негативное понимание принимает иногда такую форму: свобода – отсутствие принуждения, свобода – отсутствие подчинения. И это уже лучше, так как принуждение и подчинение суть способы бытия человека и значит по крайней мере в толковании несвободы негативное понимание приближается к феномену. Но ведь отсутствие способа бытия само не есть способ бытия и значит от феномена свободы негативное понимание остается по-прежнему далеко. Да и вообще, не странно ли то, что несвобода – способ бытия, а свобода – всего лишь его отсутствие?

15                   

Еще одна форма: свобода – независимость. Я свободен, если независим от богатства. Я свободен, если независим от чьей-либо воли. В такой форме негативное понимание еще ближе к свободе, так как независимость – по сути – это уже способ бытия человека. Но негативное понимание тут же вновь отдаляется от свободы, так как истолковывает независимость как все то же отсутствие препятствий, как отсутствие зависимости. Я независим, если на моем пути «не стоит» богатство. Я независим, если на моем пути «не стоит» чья-либо воля.

16                   

Определяя свободу как отсутствие чего-либо, негативное понимание сталкивается с непреодолимой логической трудностью. Получается, что понятие «свобода», которое само по себе не содержит никакого отрицания, никакого «нет», определяется тем не менее через понятие «отсутствие», через «нет» препятствий, принуждения, подчинения или зависимости. И наоборот, понятие «несвобода», которое уже само по себе содержит отрицание, определяется через понятие «наличие», через «есть» препятствия, принуждение, подчинение или зависимость. Тем самым логически первичным – тезисом – оказывается понятие несвободы, тогда как понятие свободы становится логически вторичным – антитезисом. Все переворачивается с ног на голову: то, что вроде бы должно быть тезисом, занимает место антитезиса и наоборот. И это конечно не случайно. Это – необходимое следствие того, что свобода отрывается от человека, перестает быть способом его бытия.

17                   

Подведем итоги. Негативное понимание отчуждает свободу от человека и превращает ее в «способ бытия» препятствий. Оно схватывает в свободе возможность, но упускает желание и потому не может ухватить способ, каким свобода связана с возможностью. Независимо от того, есть возможность или нет, пока нет желания, нет ни феномена свободы, ни феномена несвободы.

18                   

Свобода в позитивном понимании

Другое толкование свободы дает позитивное понимание. Однако, если единое определение негативной свободы найти достаточно просто, то свобода в позитивном понимании ускользает от однозначного определения. Существуют разные определения позитивной свободы: быть хозяином самого себя, господство над самим собой, подчинение своей и только своей воле, подчинение разуму и только разуму, независимость от страстей, независимость от чувственных склонностей и т.п. Есть ли вообще в этих определениях что-либо общее? [8]

19                   

При всех различиях приведенных определений их объединяет то, что свобода истолковывается как способ бытия человека. В этом правда позитивного понимания и его преимущество перед негативным. Позитивное понимание не отчуждает, а наоборот присваивает свободу человеку. Быть хозяином самого себя, подчиняться своей и только своей воле, быть независимым от страстей, – все это способы бытия человека. Позитивное понимание не смотрит на человека как на наличное среди другого наличного. Наличное вообще исчезает в позитивном понимании, и человек остается один на один с самим собой. Позитивное понимание ближе к феномену свободы, но и сквозь него этот феномен проглядывает в искаженном виде.

20                   

При всех различиях приведенных определений их объединяет то, что человек раздваивается и становится: то хозяином самого себя, то подчиненным самого себя, то независимым от самого себя. Если негативное понимание смотрит на человека как на нерасчлененное единство и противопоставляет его тому, что не есть он сам, то позитивное понимание с самого начала расчленяет человека и противопоставляет его самому себе. Но тогда кого из двух следует считать свободным? Здесь позитивное понимание расходится. Одни определения истолковывают свободу как способ бытия того, кто повелевает самим собой, другие – кто подчиняется самому себе, третьи – кто независим от самого себя. Однако во всех случаях способ бытия другого остается вне истолкования и определения. Ибо если одной своей «половиной» человек – хозяин, то другой – слуга, а разве могут быть свободными оба? Или: если одной своей «половиной» человек – тот, кто независим от страстей, то другой – сами страсти, а разве могут быть свободными страсти?

21                   

Таким образом, раздваивая человека, позитивное понимание присваивает свободу одному и одновременно отчуждает свободу от другого. «Отчуждает» не значит «делает несвободным», равно как «присваивает» не значит «делает свободным». «Отчуждает» – значит «оставляет вне свободы и несвободы», тогда как «присваивает» – значит «делает свободным или несвободным». Но тем самым сводится почти на нет то преимущество, которым обладает позитивное понимание перед негативным. Свобода оказывается не способом бытия человека, а способом бытия лишь одного из двух.

22                   

В чем смысл метафизики «двух я», в которую впадает позитивное понимание? Что скрывается за метафизическим раздвоением и противопоставлением человека самому себе? Принято считать, что если негативная свобода – это «свобода от», то позитивная – «свобода к» или «свобода для». В этом различении дает о себе знать понимание, что если негативная свобода озабочена поиском угрожающих свободе препятствий, то позитивная – поиском благоприятствующих свободе целей. И действительно: во всех приведенных определениях слышится то, что стремление не ко всякой цели есть свобода человека, что следование не всякому желанию есть его бытие свободным. Что в самом деле означает «быть хозяином самого себя»? Означает, что человек «держит себя в руках», означает, что он не позволяет себе следовать тем или иным «прихотям». И почти то же самое означает «подчиняться разуму и только разуму» или «быть независимым от страстей». Следовательно, если негативное понимание вообще упускает желание, то позитивное не только желание схватывает, но и отличает одни желания от других, отделяет желания, которые свободе благоприятны, от желаний, которые ей угрожают. И в этом еще одна правда позитивного понимания.

23                   

Но озабочиваясь отделением одних желаний от других, позитивное понимание вынуждено сформулировать критерий. Как отличить благоприятные желания от неблагоприятных, «ведущие» к свободе от «не ведущих»? Не во всех определениях позитивной свободы этот критерий выражен явно. Но даже там, где он не выражен явно, он все равно подразумевается и сводится в сущности к одному: в положительной форме – к разуму, в отрицательной – к страстям или чувствам. Благоприятные желания – это разумные желания, неблагоприятные – чувственные, или мотивированные страстями. В этом разделении желаний и заключается смысл метафизики «двух я», которая сопутствует позитивному пониманию. Раздваивая человека, позитивное понимание явно или неявно отождествляет одного из двух с разумом, другого – с чувствами и страстями, и затем разными способами утверждает, что свобода – следование тем желаниям, которые разумны. Единое определение позитивной свободы поэтому таково: свобода – следование разумным желаниям.

24                   

Любопытно, что представленное в таком виде, позитивное понимание почти избавляется от метафизики «двух я». В этом определении человек уже почти не раздваивается. Свобода и несвобода становятся способами бытия единого нерасчлененного человека, который следуя одним желаниям – свободен, другим – несвободен. Правда, и в этом определении некая раздвоенность человека все же сохраняется: одной своей «половиной» человек – желания, другой – тот, кто им следует. Но этот недостаток можно устранить, заменив неудачное «следовать желанию» более удачным «волить». Человек – единая и нерасчлененная воля. Воля может волить разумное, а может волить неразумное. Почему она волит то или другое – вопрос праздный и к делу отношения не имеющий. Но если она волит разумное – человек свободен, если неразумное – человек несвободен. Единое определение позитивной свободы принимает тогда следующий вид: свобода – воление разумного.

25                   

Казалось бы, позитивное понимание может праздновать победу. Свобода раскрылась как феномен, как способ бытия человека. Метафизический недостаток прежних определений преодолен, и в обновленном виде оно выдерживает удары самой суровой критики. Но почему тогда позитивное понимание так упорно цепляется за определения, которые не защищают, а наоборот подставляют его под критику? Почему оно не может удержаться от метафизического раздвоения и противопоставления человека самому себе?

26                   

Поставим вопрос иначе. А феномен ли свободы раскрылся в последнем определении? Не другой ли это какой феномен? В самом деле. Как еще можно назвать человека, который волит разумное? Как еще можно назвать человека, который следует разумным желаниям и не следует неразумным? Не мудрец ли это? Не феномен ли мудрости нам раскрылся? Мудрость толкуется обычно двояко: либо как способность человека принимать мудрые решения, либо как способ бытия человека – бытие мудрым. И не тот ли мудр, т.е. существует способом, называемым мудростью, кто волит разумное, кто следует разумным желаниям и не следует неразумным?

27                   

Таким образом, по сути позитивное понимание говорит: только мудрец свободен. Или: только мудрец «истинно» свободен. Ничего другого позитивное понимание не говорит и значит сам феномен свободы не раскрывает. Свобода ускользает от позитивного понимания, скрываясь за феноменом мудрости. Мудрость заслоняет феномен свободы и не дает ему показать себя самим по себе. Это не значит однако, что позитивное понимание никак феномен свободы не задевает. Свобода все равно проглядывает сквозь позитивное понимание, но опять же в искаженном виде. Что в свободе схватывает позитивное понимание? Во-первых то, что свобода – способ бытия человека, во-вторых то, что свобода связана с желанием, в-третьих то, что не всякое желание входит в свободу. Но схватывая желание, позитивное понимание промахивается с различающим желания критерием и потому не достигает свободы, застревая в мудрости.

28                   

Позитивное понимание схватывает в свободе желание, но упускает возможность. Возможность не признается необходимым условием свободы, и человек оказывается свободным даже тогда, когда у него почти не осталось возможностей, лишь бы желания, которым он следует, были разумными. Более того. С возможностью в позитивном понимании вообще творится что-то неладное. И сквозь него она конечно проглядывает, но как-то весьма и весьма своеобразно. Мудрец-киник свободен даже будучи рабом, потому что даже рабом он остается независимым от своих страстей, а также потому, что его желания приведены в соответствие с его возможностями. Мудрец-стоик тоже свободен, потому что будучи бесстрастным он подчиняется разуму и только разуму, а также потому, что будучи фаталистом он не желает невозможного. Каким же различающим желания критерием пользуются оба мудреца, заявляя о своей свободе? Разумностью? Бесстрастностью? Но что означает здесь сама эта разумность? Означает, во-первых, что их желания не мотивированы страстями, во-вторых, что их желания не выходят за пределы их возможностей. Разумность, следовательно, уже не просто противоположность чувствам и страстям, но и соизмеримость с возможностями. Разумность оказывается «плавающим» критерием: она меняется от одних возможностей к другим, от одних обстоятельств к другим. Разве не разумно отказаться от тех своих желаний, осуществить которые все равно нет никакой возможности? Разве не разумно не желать того, что в данных обстоятельствах все равно неосуществимо? Конечно разумно. И раз так, разумность уже не является критерием, отличающим одни желания от других. Таким критерием становится возможность. Возможность тем самым все же проникает в позитивное понимание, но в до чего же извращенной форме! Поразительно, но факт: возможность и в позитивном понимании выступает в роли критерия свободы, но не так: я свободен, если имею возможность быть так, как пожелаю, – а так: я свободен, если следую желаниям, которые имею возможность осуществить. Иными словами, если сквозь негативное понимание как первичное проглядывает желание, то сквозь позитивное – возможность. В первом случае сначала желание, затем возможность, во втором – сначала возможность, затем желание.

29                   

Но поменявшись местами с желанием, возможность перестает быть критерием свободы. Она втягивается в разумность и становится составной частью критерия мудрости. Спору нет, раб-киник и стоик мудры, так как не желают того, чего не стоит желать, так как волят только возможное. Но разве они свободны? При чем тут свобода, если всякому ясно, что оба – рабы, киник – буквально, стоик – метафизически.

30                   

Итак, если мы переопределим свободу как воление разумного, мы конечно избавим позитивное понимание от метафизики «двух я», но застрянем в мудрости и до свободы не доберемся. Позитивное понимание потому и цепляется за свои метафизические определения, что они ближе к феномену свободы, чем то определение, которое мы ему услужливо предложили. Раздваивая человека на хозяина и слугу, на подчиненного разуму и сам разум, на независимого от страстей и сами страсти, позитивное понимание рано или поздно признается, что не каждый из двух есть сам человек, что один из двух – это уже не я сам, а что-то мне чуждое – не-я. В лучшем случае не-я – это все-таки я, но не истинное, не настоящее. Метафизика «двух я» оборачивается метафизикой «я и не-я», смысл которой – найти «препятствие», на которое можно было бы «списать» несвободу. Не-я, раз уж оно есть, «стоит» на пути я, и значит человек несвободен. Но он может стать свободным, если преодолеет это «препятствие». «Препятствие» не обязательно исчезает, но для я его уже нет. В итоге позитивное понимание оборачивается превращенной формой негативного, где внешние препятствия заменяются на «внутреннее». Ибо позитивное понимание все же не отказывается от утверждения, что не-я – составная часть человека, что не-я – «внутри», а не «вне» человека. Тем самым создается видимость того, что позитивное понимание тоже говорит о свободе, а не о чем-то, что со свободой может и пересекается, но не есть свобода. Правда негативного понимания в том, что оно никакой метафизики «я и не-я» не допускает, что оно берет человека как нерасчлененное единство и держится этого единства до конца, пусть даже утрачивая возможность отличать одни желания от других, желания, которые благоприятны свободе, от желаний, которые ей угрожают.

31                   

Подведем итоги. Позитивное понимание возвращает свободу человеку, но увязая в метафизике «двух я», присваивает свободу не «полному» человеку, а лишь одной из его «половин». Позитивное понимание схватывает в свободе желания и необходимость их различения, но упускает возможность. Оно пытается найти различающий желания критерий, но терпит неудачу, выдавая за критерий свободы критерий мудрости. Оно застревает в мудрости и не достигает свободы. В сущности, оно говорит не о свободе, а о мудрости, или же о том, что свободен только мудрый.

32                   

Свобода в синтетическом,
позитивно-негативном понимании

Синтетическое понимание берет от негативного возможность, от позитивного необходимость различения желаний и составляет из того и другого новое целое. Получается нечто вроде следующего: свобода – отсутствие препятствий и следование желаниям, удовлетворяющим определенному критерию. Если оно к тому же озабочено сохранением верности негативному пониманию, определение может принять и такой вид: свобода – отсутствие внешних и внутренних препятствий, где под внутренними препятствиями понимаются желания и страсти, которые не удовлетворяют уже упомянутому критерию. В этом последнем случае синтетическое понимание тоже впадает в метафизику «двух я», однако в этом не признается и продолжает делать вид, будто оно не вышло за рамки негативного понимания. Оно говорит: если негативное понимание учитывает внешние препятствия, то разве можно не учитывать того, что внутренние препятствия иногда оказываются не меньшей угрозой свободе, чем внешние? [9]

33                   

Однако понятие «внутреннее препятствие» противоречиво и обретает видимость непротиворечивости лишь в рамках метафизического раздвоения человека. Препятствие может быть только внешним. Препятствие – это то, что стоит на моем пути, и значит не есть я сам. Ибо утверждать, что я сам могу стоять на своем пути, как раз и значит впадать в метафизику «двух я».

34                   

Разумеется, у человека могут быть разные желания, причем одновременно противоречивые и несовместимые. Обычно в таких случаях говорят о «борьбе желаний» и тем самым делают первый шаг к раздвоению человека. На самом деле несовместимость желаний означает лишь то, что они не могут быть осуществлены одновременно, и нет ни малейшей необходимости в том, чтобы истолковывать эту несовместимость так, будто одно из желаний «стоит на пути» другого, будто одно желание «препятствует» другому.

35                   

Синтетическое понимание устроено так, что взятое у негативного понимания дополняется взятым у позитивного. На языке логики такая операция называется «конъюнкцией». Определение синтетической свободы и есть конъюнкция двух определений: свобода – отсутствие препятствий, свобода – следование желаниям, удовлетворяющим определенному критерию. Но тем самым синтетическое понимание пытается совместить несовместимое. Свобода продолжает оставаться «способом бытия» препятствий и одновременно становится способом бытия человека. Свобода как бы зависает между препятствиями и человеком, отрываясь от первых, но и не достигая второго. Этот недостаток ярче всего проявляется даже не в понимании самой свободы, а в понимании ее противоположности – несвободы. По правилам логики отрицанием конъюнкции двух высказываний является дизъюнкция отрицаний каждого из высказываний: несвобода – это или наличие препятствий, или следование желаниям, которые не удовлетворяют определенному критерию. Но если с первым «или» согласиться нетрудно, то со вторым – значительно труднее. Почему в самом деле несвободен тот, кто не встречает на своем пути препятствий, пусть даже он следует «не тем» желаниям? Во всяком случае ясно, что его бытие несвободным отличается от бытия несвободным того, кто встречает на своем пути препятствия. Следовательно, понятие «несвобода» в синтетическом понимании двусмысленно: в одном случае это – наличие препятствий, в другом – следование «не тем» желаниям. Эту двусмысленность выражают обычно так: в первом случае говорят просто о несвободе, во втором – о «неистинной» свободе. «Неистинная свобода» – нечто среднее между свободой и несвободой, нечто, что не есть ни в полной мере свобода, ни в полной мере несвобода. В понятии «неистинная свобода» находит свое выражение понимание, что бывают случаи, когда говорить о свободе и несвободе бессмысленно, что бывают случаи, когда нет ни феномена свободы, ни феномена несвободы. Напомню, что к этому же выводу мы пришли и при анализе негативного понимания.

36                   

При всех своих недостатках синтетическое понимание имеет преимущество перед негативным и позитивным. Правда синтетического понимания в том, что оно, во-первых, пытается совместить возможность и желания, во-вторых, найти различающий желания критерий. Пусть ему не удается первое – ему почти удается второе.

37                   

Синтетическое понимание предлагает два различающих желания критерия: самореализация и самоидентификация. Обычно эти критерии смешиваются, но мы рассмотрим каждый из них в отдельности.

38                   

Самореализация как критерий означает, что только желание реализовать себя есть в сущности то единственное желание, следуя которому человек свободен (при условии отсутствия препятствий, разумеется). Все остальные желания оцениваются в зависимости от того, способствуют они самореализации или не способствуют, помогают реализовать себя или мешают.

39                   

Самореализация как критерий безусловно лучше разумности. Мы уже имели возможность убедиться в том, как необычайно гибко понятие разумности, и в сравнении с ним понятие самореализации обладает неоспоримым преимуществом. Самореализация подразумевает, что в человеке есть нечто, что может и должно быть реализовано, причем это нечто – назовем его «самостью» – не зависит от имеющихся возможностей. Человек может иметь, а может и не иметь возможностей реализовать свою самость, однако в любом случае сама эта самость не меняется от одних возможностей к другим.

40                   

Но что если человеку нечего реализовывать? Что если у человека нет никакой самости, которая должна быть реализована? Мне нравится идея самореализации, и лично я нахожу в себе нечто, что могло бы быть названо самостью. Подозреваю, что такую же самость находят в себе и все те, кто разделяет эту идею, а также многие из тех, кто о существовании этой идеи даже не догадывается. Но не поторопимся ли мы с выводом заявив, что самость есть у каждого? Не слишком ли идеализированное существо мы создадим тогда из человека?

41                   

Разумеется, у каждого человека есть те или иные способности, отчасти прирожденные, отчасти приобретенные. Например, каждый человек способен ходить и бегать, говорить и кричать, читать и писать, а также многое и многое другое. Но ведь не эти же способности подразумевает идея самореализации. Она подразумевает какие-то иные, особые способности. Например способность стать музыкантом или способность стать художником. Но не слишком ли это «высокие» примеры? Как быть со способностью стать дворником или способностью стать сантехником? А также со многими другими профессиональными способностями, без которых бытие людей друг с другом невозможно, но которые в обществе не слишком высоко ценятся? Могут ли эти способности входить в самость? Если могут, то неужели у Иван Иваныча самость – способность стать дворником, и значит мы заранее должны отказать ему в праве обрести свободу в желании какого-то иного, нежели бытие дворником, бытия? Если не могут, то во-первых, у каждого ли тогда есть самость, и во-вторых, как отличить «самостные» способности от «несамостных»? Неужели нужен еще один критерий, теперь уже внутри самой самореализации?

42                   

Однако пусть все же самость есть у каждого. Как критерий свободы самореализация подразумевает, что есть только одно бытие, которое соответствует самости человека – назовем его «самым-своим», – и человек свободен лишь тогда, когда следует желанию этого бытия, т.е. реализует свою самость. Но что если самость человека уникальна и самого-своего бытия еще нет? Что если возможность такого бытия появится лишь в следующем столетии или – еще хуже – в следующем тысячелетии? За что тогда мы обрекаем человека на несвободу? За что тогда он должен быть наказан и лишен свободы? Или самость все же не совсем независима от возможностей, и у человека всегда лишь такая самость, которая может быть реализована?

43                   

Допустим и это, раз уж мы допустили, что самость есть у каждого, и хотим, чтобы каждый имел возможность обрести свободу. Самореализация как критерий означает, что свобода – следование желанию реализовать свою самость, или воление самого-своего бытия. Но что если человек не знает, какова его самость, и по ошибке принимает за самое-свое другое бытие? Свободен он или несвободен, следуя желанию этого бытия? Сам человек, применив самореализацию как критерий, решит, что он свободен, так как для него бытие, которое он желает, есть самое-его. Но для нас – знающих, что он ошибается – он несвободен, так как следует желанию не самого-своего бытия. Кто же прав, он или мы? И если мы, то не впадаем ли мы в ту самую «тоталитарную опасность», от которой не устает предостерегать негативное понимание? Не присваиваем ли мы себе право решать за человека о том, какое бытие соответствует его самости, а какое нет?

44                   

Разумеется, и мы не можем быть полностью уверены в том, что знаем самость человека. Где формула, которая позволяла бы вычислять самое-свое бытие? Это простейшее соображение дает возможность избежать тоталитарной опасности, но не избавляет от ощущения, что что-то все-таки неладно. Неладно, потому что в принципе возможность за-меня-решения все же остается. Неладно, потому что в принципе тоталитарная опасность не исчезает. Правда негативного понимания в том, что оно за-меня-решения не допускает даже в принципе, что оно оставляет за самим человеком право окончательного решения о том, какое бытие его-самое, а какое не самое.[10]

45                   

Самореализация – хороший критерий, но годится лишь для избранных. Для тех, кому есть что реализовывать и кто знает свою самость. И пусть даже в каждом человеке есть что-то, что могло бы быть названо самостью, в теории (в теории свободы по крайней мере) мы должны исходить из допущения, что никакой такой самости нет. Ибо не только опасна, но и трагична идея о том, что самое-свое бытие только одно, что человек может прожить целую жизнь, но так и не найти самого-своего бытия. Романтическая по происхождению, идея самореализации романтическая и по существу, и как таковая не годится для каждого человека. Человек – tabula rasa, а если и не tabula rasa, в теории должен быть tabula rasa.

46                   

При всей похожести самоидентификации на самореализацию, это – два разных критерия, и смешивать их ни в коем случае нельзя. Самоидентификация не предполагает в человеке нечто, что может и должно быть «идентифицировано». Она не подразумевает, что существует только одно бытие, которое тождественно человеку. Самоидентификация означает, что то бытие есть самое-свое бытие человека, с которым он сам себя отождествил. Не одно, а любое бытие может стать самым-своим человека. Не одно, а любое бытие человек может сделать самым-своим. Человек сам отождествляет себя с бытием, и то бытие, с которым ему удалось себя отождествить, становится его самым-своим.

47                   

Следовательно, как критерий свободы самоидентификация отличается от самореализации принципиально. И там и там свобода – воление самого-своего бытия, но само это бытие понимается по-разному. Самореализация понимает его как предзаданное, как соответствующее наперед заданной самости, самоидентификация – как предброшенное, как бытие, которое человек сам бросает перед собой. То бытие, с которым человек сам себя отождествил, он бросает перед собой как самое-свое и следуя желанию этого бытия – свободен! Верующий отождествляет себя с бытием в Боге, музыкант – с бытием в музыке. Любящая мать отождествляет себя с бытием к детям, страстно влюбленный – с бытием к женщине. Не исключено, что кто-то отождествит себя с бытием дворником, а кто-то – с бытием сантехником. Более того, не исключено, что кто-то отождествит себя с бытием убийцей! Увы, самоидентификация всеядна, никаких границ не знает. Но не всеядна ли и свобода? Знает ли свобода какие границы? Отождествляя себя с бытием, человек делает это свое бытие самым-своим и тем самым сам создает себе возможность стать свободным. Возможность свободы не одна-единственная, как в самореализации, где она предзадана самостью человека, а каждое бытие может стать возможностью свободы, каждое бытие человек может сделать возможностью своей свободы. Самоотождествляясь, человек бросает самое-свое бытие перед самим собой и следуя желанию этого бытия – свободен.

48                   

Самоидентификация как критерий ближе всего к свободе. Однако и она свободы не достигает. Ибо как понять самоотождествление человека с бытием? Как может сущее – человек – стать тождественным бытию? Бытие может соответствовать самости, так как самость – это тоже бытие, способность бытия, бытие в возможности. Сущее не может быть тождественно бытию, так как сущее не есть бытие. Сущее может быть тождественно только другому сущему, равно как бытие может быть тождественно только другому бытию. Самоидентификация всего ближе к феномену свободы, но и от нее этот феномен все же ускользает.

49                   

Итак, синтетическое понимание терпит неудачу в попытке совместить возможность и желания, но делает громадный шаг вперед в попытке найти различающий желания критерий. В самоидентификации оно почти схватывает такой критерий, но и на этот раз выражает схваченное в искаженном виде. То, что синтетическое понимание схватывает в самореализации и самоидентификации и выражает как самое-свое бытие, есть бытие-самим-собой.

50                   

Свобода как феномен

Моя цель – феномен свободы, моя цель – свобода как способ бытия человека. Феноменология исходит из того, что человек уже понимает этот свой способ бытия, но выражает это понимание искаженно. Негативное, позитивное и синтетическое понимания – каждое по-своему выражает это исходное понимание, каждое по-своему толкует свободу. В каждом таком истолковании феномен свободы проглядывает, но затемненно и искаженно. Дело феноменологии – обнажить феномен, дать свободе показать себя самой по себе.

51                   

Может показаться странным допущение, что человеку присуще некое «таинственное» понимание свободы. Но почему бы и нет? Разве хоть однажды оказавшись в свободе, человек тем самым уже не приобрел понимания того, что такое свобода? Разве «опыт свободы» не дает ее понимания? Хайдеггеру мы обязаны блестящей находкой: понимание – это умение быть. Тот, кто есть, тем самым умеет быть и значит понимает в бытии, в котором умеет быть. Скажем, плотник умеет быть плотником и значит понимает в бытии плотником. Хайдеггер ссылается в оправдание на повседневную речь: «Мы применяем иногда в онтической речи выражение “понимать в чем” в значении “уметь справиться с делом”, “быть на высоте”, “кое-что уметь”».[11] От себя добавлю и такой пример: мы говорим «не суй нос в это дело, раз ничего в нем не понимаешь». И если речь идет о деле в собственном смысле слова, т.е. о том или ином делании, то разве «понимать в деле» не то же самое что и «уметь делать»? С чего вдруг в языке такое совпадение? Случайность? Или сквозь эту случайность все же проглядывает то, что понимать и уметь быть если и не одно и то же, то по крайней мере так близки, что ближе некуда? Впрочем, нет необходимости доказывать принципы, из которых исходит феноменология. Принцип на то и принцип, что его либо принимают, либо отвергают. Я принцип исходного понимания принимаю, а уж принесет он «пользу» или не принесет, окажется плодотворным или не окажется, судить не мне.

52                   

Каждое толкование свободы схватывает в феномене тот или иной момент: негативное – возможность, позитивное – желание, синтетическое – бытие-самим-собой. Феномен свободы – целое этих моментов, но это целое нельзя получить простым дополнением одного момента другими. К чему приводит попытка такого дополнения, мы убедились при анализе синтетического понимания, где свобода разрывается и зависает между способом бытия человека и «способом бытия» препятствий. Кроме того, сами моменты свободы еще нуждаются в феноменологическом анализе, ибо и они толкуются затемненно и искаженно. Раскрытие феномена свободы предполагает поэтому двоякое: прояснение самих моментов свободы и одновременное сращивание этих моментов в единое целое.[12]

53                   

1. Желание

Все моменты свободы равноисходны. Нельзя сказать, что один момент исходнее другого. Тем не менее один из этих моментов все же обладает определенной первичностью, но не в самом феномене, а логически. Логически первичный момент свободы – желание. Ибо как мы уже не раз имели возможность убедиться, без желания говорить о свободе вообще бессмысленно. С этого момента мы и начнем раскрытие феномена свободы.

54                   

Человек – сущее, для которого в его бытии речь идет о самом этом бытии. Все «Бытие и время» Мартина Хайдеггера есть раскрытие этой удивительной и необычайно емкой формулы, есть толкование этого потрясающего по своей насыщенности определения. Для нас, ставящих перед собой куда более скромные цели, это определение означает только одно: человеку его бытие небезразлично, человек – раз уж он человек – не может сказать, будто ему до его бытия нет дела, будто оно его не касается. Касается, и еще как касается…

55                   

Это кажущееся тривиальным соображение нужно однако продумать до конца. Ибо если свобода – способ бытия человека, то о свободе имеет смысл говорить лишь тогда, когда свобода человеку небезразлична, когда она человека касается. Свобода не может быть чем-то, до чего человеку нет никакого дела, что существует помимо человека само по себе. Именно поэтому отсутствие или наличие «каких-то там» препятствий само по себе никакого отношения к свободе не имеет. Но отсутствие или наличие этих же самых препятствий может стать имеющим отношение к свободе, если это отсутствие или наличие стало для человека небезразлично, если человеку стало дело до того, отсутствуют эти препятствия или наличествуют. Желание и есть тот способ бытия, когда препятствия становятся человеку небезразличны. Желание вырывает человека из его безразличного к препятствиям бытия и ставит его перед необходимостью различать, отсутствуют эти препятствия или наличествуют, т.е. имеет он возможность осуществить свое желание или не имеет.

56                   

Следовательно, логически свобода начинается с желания. Желание не есть свобода, равно как свобода не есть желание. Но лишь в желании человек может стать свободным, лишь в желании он может войти в способ бытия, который можно и должно назвать свободой.

57                   

Свобода начинается с желания, но лишь поскольку человек в своем желании определился. В повседневной речи мы говорим, что у человека могут быть разные желания, причем одновременно противоречивые и несовместимые. Мы говорим также о «борьбе желаний» и «победе одного желания над другими». За всеми такими выражениями скрывается то, что пока «желания борются», человек еще не определился в своем желании, и лишь когда «одно из желаний одержало верх над другими», человек в своем желании определился. Строго говоря, у человека не может быть одновременно более одного желания. Допущение даже двух одновременных желаний есть метафизическое раздвоение человека и шаг на пути к метафизике «двух я». Но человек может еще в желании не определиться, и пока он в желании не определился, говорить о свободе бессмысленно. Свобода начинается с желания, в котором человек определился.

58                   

Свобода начинается с желания. В желании человек желает, но это не значит, что он следует своему желанию. Желать и следовать желанию не одно и то же. В желании человек желает, но не бросает себя к желаемому. В желании желаемое далеко и не становится ближе. И лишь когда человек следует своему желанию, желаемое приближается. Разумеется, «далеко» и «ближе» не следует понимать сугубо пространственно. Желаемое в желании стать музыкантом далеко, но не в том же смысле, в каком далеко желаемое в желании быть в Париже. Свобода начинается с желания и проходит через следование желанию.

59                   

При анализе позитивного понимания я уже обращал внимание на то, что выражение «следовать желанию» неудачно. Ибо и в нем сохраняется некая раздвоенность человека: одной своей «половиной» человек – желание, другой – тот, кто ему следует. Тогда же я предложил заменить это выражение на более удачное – «воление». Поступим так же и на этот раз. Пусть воление – следование желанию. Первый момент свободы может быть схвачен тогда в следующих выражениях: с одной стороны, желание, бытие-желающим, желающее-бытие, с другой – воление, бытие-волящим, волящее-бытие. Выражения в каждой группе тождественны и означают: в первой группе – способ бытия, называемый желанием, во второй – способ бытия, называемый волением. Прояснение перехода от первого способа бытия ко второму мы отложим на потом. Свобода начинается с желания и проходит через воление.

60                   

2. Бытие-самим-собой

Воление как следование желанию есть модус бытия-к. Бытие-к имеет много разных модусов, среди которых самый известный – «стремление к цели». Другие модусы: «влечение к», «забота о», «вера в» и т.п. Бытие-к есть бытие, которое относится к чему-то другому. То, к чему относится бытие-к, будем называть «к-чему бытия-к». К-чему бытия-к может быть либо сущим, либо бытием. К-чему стремления к дому есть сущее дом, к-чему стремления к славе есть бытие-в-славе. Противоположность бытия-к – бытие-от. Если к-чему бытия-к притягивает, то от-чего бытия-от отталкивает.

61                   

Воление как момент свободы есть модус бытия-к. В волении человек волит, и не вообще, а что-то определенное. Что есть волимое в волении как моменте свободы? Должны ли мы оставить к-чему свободы неопределенным, или это к-чему все же допускает некоторую определенность? В пользу каждого из решений можно привести веские доводы. Право, бесспорно право негативное понимание, предостерегая, что всякая определенность опасна для свободы. Но права и критика негативного понимания, называя негативную свободу «свободой пустоты».

62                   

При анализе синтетического понимания мы натолкнулись на нечто, что было названо бытием-самим-собой. Бытие-самим-собой есть то, что синтетическое понимание схватывает в свободе и выражает как самое-свое бытие. Это выражение бытие-самим-собой искажает и говорит о нем как о бытии, которое соответствует или даже тождественно человеку. Но как может бытие соответствовать или быть тождественно человеку?

63                   

Бытие-самим-собой – это бытие, смысл которого в нем самом. Это бытие, которое для человека небессмысленно, и смысл которого он находит в нем самом. Это бытие, которое для человека имеет смысл, и этот смысл – в нем самом. Бытие-самим-собой и в самом деле некоторым образом соответствует человеку, но лишь таким образом, что оно для человека само-в-себе-осмысленно. И лишь в этом смысле его можно назвать самым-своим бытием человека.

64                   

Бытие-самим-собой имеет смысл. Но может ли бытие вообще иметь смысл? В повседневной речи мы позволяем себе говорить о смысле бытия и называем одно бытие осмысленным, другое – бессмысленным. Повседневная речь признает за бытием «право» иметь смысл и толкует смысл как нечто, что принадлежит самому бытию. Бытие может иметь смысл, а может и не иметь, однако в любом случае ни бытие не есть смысл, ни смысл не есть бытие. Но что же тогда смысл?

65                   

Если смысл не бытие, то он видимо сущее. Но как понять тогда выражение «бытие имеет смысл»? Разве может бытие иметь сущее? Еще можно понять выражение «сущее имеет бытие». Его можно понять как не слишком удачную замену выражения «сущее существует». Но как понять выражение «бытие имеет сущее»? Конечно, некоторым образом каждое бытие «имеет» сущее – то сущее, которое в этом бытии пребывает. Но ведь не об этом же сущем идет речь, когда говорят о смысле бытия.

66                   

Но если смысл не бытие и не сущее, то что же? Разве есть еще что-то, что не есть ни сущее, ни бытие? Нет, и значит смысл – либо сущее, либо бытие. Но смысл не может быть сущим, и значит он – бытие.

67                   

Выше говорилось о том, что к-чему бытия-к есть либо сущее, либо бытие. К-чему стремления к дому есть сущее дом, к-чему стремления к славе есть бытие-в-славе. Но если к-чему бытия-к есть бытие, то не в этом ли бытии смысл бытия-к? Не в бытии ли в славе смысл стремления к славе? Не в бытии ли богатым смысл стремления к богатству? Следовательно, смысл бытия, которое есть бытие-к-другому-бытию, понять легко: он – в этом другом-бытии. Выражение «смысл бытия – в другом бытии» не следует понимать так, будто смысл есть нечто, что «зарыто» в другом-бытии. Смысл нигде не «зарыт» и не должен быть «откопан». Это выражение означает лишь то, что само это другое-бытие есть смысл.

68                   

Итак, смысл бытия-к-другому-бытию понять легко. Такое бытие всегда имеет смысл, и этот смысл – к-чему этого бытия. Но как понять смысл бытия, которое не есть бытие-к-другому-бытию? Есть ли вообще у такого бытия смысл?

69                   

Бытие, которое не есть бытие-к-другому-бытию, смысла не имеет. Оно бессмысленно, и человек не находит у него никакого смысла. Но оно может стать осмысленным, если разомкнулось как бытие-к-другому-бытию, если «распахнулось» как бытие, небезразличное к другому-бытию. В размыкании бытие относит себя к другому-бытию и становится бытием-к-другому-бытию. В размыкании бытие размыкается как бытие-к-другому-бытию и тем самым обретает смысл.[13]

70                   

Размыкание бытия не есть нечто, что совершается помимо и без участия человека. Сам человек размыкает бытие и тем самым наделяет его смыслом. Смысл не есть нечто, что бытие обретает само по себе. Само по себе бытие не может стать осмысленным и лишь разомкнутое человеком обретает смысл. Человек есть то, что делает бытие осмысленным. Но человек есть и то, что делает его бессмысленным.

71                   

Бытие обретает смысл в размыкании, утрачивает – в замыкании. В замыкании бытие «захлопывается» и перестает быть бытием-к-другому-бытию. В замыкании отнесенность к другому-бытию исчезает, а вместе с ней исчезает и смысл. Бытие лишается смысла и вновь становится бессмысленным. Правда, в некотором смысле размыкание тоже есть замыкание. В размыкании бытие размыкается и тем самым замыкается-на другое-бытие. В замыкании-на… бытие относит себя к другому-бытию.

72                   

Хотя никакое размыкание не обходится без участия человека, размыкание не есть его «частное» дело. Люди помогают человеку разомкнуть его бытие и тем самым наделить его бытие смыслом. Они говорят человеку, что его жизнь не бессмысленна, что он живет не просто так, а «для того чтобы». В этом «для того чтобы» люди предлагают человеку бытие, к которому его бытие могло бы себя отнести. Люди подбрасывают человеку бытие, на которое его бытие могло бы себя замкнуть. Они помогают человеку вырваться из бессмысленности и войти в разомкнутое и осмысленное бытие.

73                   

Люди помогают человеку не только разомкнуть бытие, но и удержать разомкнутое в разомкнутости. Ни одно бытие не пребывает в разомкнутости само по себе, столько, сколько «захочет». Не удержав разомкнутое в разомкнутости, человек упускает разомкнутое и падает в замкнутое, лишенное смысла бытие. Человек срывается, его бытие утрачивает смысл. В разомкнутости осмысленное, бытие человека есть всегда бытие над пропастью бессмысленности.

74                   

Ни одно бытие не имеет смысла само по себе. Само по себе всякое бытие бессмысленно и лишь в размыкании обретает смысл. Конечно, бытие-к-другому-бытию всегда осмысленно, но лишь потому, что оно само есть всегда разомкнутое бытие, лишь потому, что оно само есть всегда бытие, ставшее бытием-к-другому-бытию. Ни одно бытие не есть бытие-к-другому-бытию само по себе. Таковым оно может стать лишь в размыкании.

75                   

Размыкание не есть нечто, что не есть ни сущее, ни бытие. Размыкание – способ бытия сущего, которое мы называем человеком. Размыкание не есть «восприятие», «представление», «мышление» или «осознание». Размыкание есть осмысление. Осмыслить не означает здесь «помыслить о» или «прийти к мысли о». Осмыслить означает здесь наделить смыслом.

76                   

Бытие может разомкнуться либо в нем самом, т.е. когда человек уже в него вступил, либо до него самого, т.е. когда человек в него еще не вступил. Во втором случае будем говорить об опережающем размыкании, или о предразмыкании. Предразомкнутое в опережающем размыкании бытие может в нем самом не разомкнуться, остаться замкнутым и бессмысленным. Про такое бытие можно сказать, что оно «не оправдало ожиданий», т.е. не подтвердило своей предразомкнутости. С другой стороны, непредразомкнутое, замкнутое и бессмысленное бытие может в нем самом «неожиданно» разомкнуться.

77                   

Бытие-самим-собой есть бытие, смысл которого в нем самом. Этим сказано, что бытие-самим-собой есть бытие, разомкнутое как бытие-к-самому-себе. Ни одно бытие не имеет смысла само по себе. Но если бытие имеет смысл, то этот смысл – либо в другом-бытии, либо в нем самом. Бытие, разомкнутое как бытие-к-самому-себе, обретает смысл в самом себе и тем самым становится бытием-самим-собой. Бытие-самим-собой есть бытие, разомкнутое как бытие-к-самому-себе. Бытие-самим-собой есть бытие, замкнутое на самого себя. Бытие-самим-собой есть в-себе-самом-осмысленное-бытие.

78                   

Любое бытие может стать бытием-самим-собой. Любое бытие может разомкнуться как бытие-к-самому-себе и тем самым стать бытием, смысл которого в нем самом. Как и самоидентификация, бытие-самим-собой всеядно и никаких границ не знает. Более того. Не один, а много способов бытия могут стать одновременно бытием-самим-собой. И здесь обнаруживается еще один недостаток самоидентификации. Самоидентификация не допускает множественности способов бытия, с которыми человек мог бы себя отождествить. А если все же допускает, то ценой «размножения» человека. Ибо если человек отождествляет себя одновременно с многими способами бытия, то какой же из них есть сам человек? И если все одновременно, то это и означает, что человек «размножился».

79                   

Бытие-самим-собой самодостаточно. В нем человеку «уютно», из него человека «не тянет». Это не означает однако, что бытие-самим-собой бесцельно. Оно может быть бесцельным, но может быть и целеустремленным. И в бытии-самим-собой человек может стремиться к целям, причем не только к сущему, но и к бытию. Бытие-к-другому-бытию само может стать для человека бытием-самим-собой, если разомкнулось как бытие-к-самому-себе.

80                   

В самом деле. Бытие-строителем есть бытие, которое само по себе не есть бытие-к-другому-бытию. Как таковое оно бессмысленно, и человек не находит у него никакого смысла. Но бытие-строителем может разомкнуться как бытие-к-другому-бытию, например как бытие-строителем-коммунизма. Разомкнутое таким образом, бытие-строителем обретает смысл, и этот смысл – бытие-в-коммунизме. Но разомкнутое таким образом, бытие-строителем не есть для строителя бытие-самим-собой, так как смысл бытия-строителем-коммунизма не в нем самом. Однако бытие-строителем-коммунизма может стать для строителя бытием-самим-собой, если оно само разомкнулось как бытие-к-самому-себе, т.е. как бытие-к-бытию-строителем-коммунизма. Проще говоря, если после первого размыкания строитель строит коммунизм и находит смысл своего бытия в коммунизме, то после второго – строитель строит коммунизм и находит смысл своего бытия в самом строительстве коммунизма. Тем самым само строительство коммунизма становится его бытием-самим-собой. Смысл изречения «движение – всё, цель – ничто» в том и состоит, что само «движение к цели» может стать для человека его бытием-самим-собой.

81                   

Воспользуемся символикой. Пусть a, b, c и т.д. – различные способы бытия. Тогда бытие-к-другому-бытию можно обозначить как a®b, а бытие-самим-собой – как a®a. В этих обозначениях сказанное в предыдущем абзаце сводится к следующему: после первого размыкания бытие-строителем превращается для строителя в бытие a®b, после второго – в бытие (a®b)®(a®b).

82                   

Любое бытие может разомкнуться как бытие-самим-собой. Но бытие либо размыкается в нем самом, либо предразмыкается до него самого. Предразомкнутое как бытие-самим-собой, бытие в нем самом может как бытие-самим-собой не подтвердиться, может «не оправдать ожиданий» и не оказаться бытием-самим-собой.

83                   

Бытие-самим-собой – логически второй момент свободы, и теперь мы имеем все необходимое для того, чтобы срастить его с первым моментом – с желанием и волением. Бытие-самим-собой есть то, что желает желание как момент свободы. Бытие-самим-собой есть то, что волит воление как момент свободы. Свобода начинается не с желания, а с желания-бытия-самим-собой. И проходит не через воление, а через воление-бытия-самим-собой. Следовательно, к-чему свободы все же допускает некоторую определенность, но эта определенность такова, что остается полностью неопределенной. Ибо, повторяю, любое бытие может стать для человека его бытием-самим-собой. Любой, и не один, а много способов бытия могут одновременно обрести смысл в самих себе. В бытии-самим-собой свобода находит свою неопределенную определенность.

84                   

Таким образом, сращенные вместе, первые два момента свободы могут быть схвачены в следующих выражениях: с одной стороны, желание-бытия-самим-собой, бытие-желающим-бытия-самим-собой, желающее-бытие-к-бытию-самим-собой, с другой – воление-бытия-самим-собой, бытие-волящим-бытие-самим-собой, волящее-бытие-к-бытию-самим-собой.

85                   

3. Возможность

Логически третий момент свободы – возможность. Вместе с прояснением и сращиванием этого момента с предыдущими должен раскрыться сам феномен свободы.

86                   

Давно замечено, что возможность многолика. Говорят о логической возможности и метафизической, об абстрактной и реальной, о физической и правовой. Проводят тонкие различия между непротиворечивостью законам логики и законам природы, между «иметь способность» и «иметь право», между «können» и «dürfen», между «can» и «may», между «to be able» и «to have opportunity». Я не хочу сказать, что все эти тонкости не имеют значения и что от них можно было бы отказаться. Отнюдь. Я хочу лишь сказать, что для свободы все эти тонкости не имеют значения. Какая разница, почему я не могу что-либо сделать, если я все равно не могу это сделать? Какая разница, почему нищий не может поехать на Гавайские острова, если он все равно не может поехать? Разница есть, если я собираюсь что-либо изменить, если я хочу, чтобы невозможное стало возможным. Но пока я не в бытии-желающим-изменить, а в бытии-желающим-поехать, мне действительно все равно, мне действительно безразлично.

87                   

Возможность как момент свободы не знает никаких различий. Она вбирает в себя все возможные лики возможности и лишь как таковая входит в свободу. Возможность как момент свободы безмерна. Она знает лишь одно могучее могу, в котором все прочие «могу» тонут и растворяются без остатка. Я свободен, если я могу! И пусть это могу прозвучит грозно и предостерегающе, полновесно и полнокровно. Пусть в нем утонут и растворятся все эти «können» и «dürfen», «can» и «may», «to be able» и «to have opportunity». И тут на помощь приходит русский язык. Пора наконец и про русский сказать, что и он в философии не самый последний. Ни в немецком, ни в английском нет нашего русского безмерного могу. Русский скажет «могу» и когда «имеет способность» и когда «имеет средства», и когда «имеет право» и когда «имеет возможность», и когда «просит разрешения» и когда «просит о помощи». Для русского «могу» все эти тонкости значения не имеют, как не имеют они значения и для свободы. Русский язык создан для свободы! [14]

88                   

Таким образом, только такая возможность входит в свободу. Но как? Как врастить возможность в свободу и не упустить то главное, что мы пока имеем, – способ бытия человека? Как опять не оторвать свободу от человека?

89                   

Ближайшим образом напрашивается следующее решение: свобода – возможность воления-бытия-самим-собой. И если эта возможность «та самая», то и это уже неплохо. Но разве возможность – способ бытия? Разве человек может существовать способом, называемым «возможностью»? Что-то явно не вяжется. Что-то явно не клеится. Возможность на то и возможность, чтобы быть лишь возможностью бытия, а не самим бытием. Сказав «свобода – возможность», мы уже свободу упустили, и от того, что мы прибавим затем что-то еще, назад она к нам не вернется. Сказав «свобода – возможность», мы конечно не делаем свободу способом бытия чего-то, что не есть человек, но и способом бытия человека она перестает быть. Из способа бытия человека она становится лишь возможностью способа бытия.

90                   

Следовательно, свобода не есть возможность. Как способ бытия она скорее действительность. Как способ бытия она уже есть, а не есть лишь возможность этого «есть». Но возможность как момент свободы должна входить в свободу, и если свобода – действительность, то как возможность может входить в действительность?

91                   

Если верить Аристотелю, действительность (именно потому, что она есть действительность) всегда «имеет» возможность – свою собственную, ту, что есть возможность самой этой действительности. Но такая возможность не входит в саму эту действительность. Она не в ней, а вне ее – в другой действительности. Например, возможность дома – в его материи, в груде камней, из которых дом возникает и состоит. Следовательно, такая возможность не может входить в действительность, ибо она осталась «позади» нее. Правда, действительность может содержать в себе возможность, но тогда уже не свою собственную, а другой действительности: груда камней содержит в себе возможность дома. Но может и свобода содержит в себе возможность таким же образом?

92                   

В свободу входит воление-бытия-самим-собой. Такое воление есть модус бытия-к, к-чему которого – бытие-самим-собой. Не содержится ли тогда в этом волении возможность бытия-самим-собой? И если содержится, то не эта ли возможность есть та самая, которую мы пытаемся врастить в свободу?

93                   

Но содержится ли в волении возможность волимого? Разве волить можно только возможное? Разве нельзя волить невозможное и тем не менее быть свободным? Возьмем воление коммунизма. Если человек волит бытие-в-коммунизме как бытие-самим-собой, то он волит такое бытие, которое скорее всего невозможно. Но разве из этого следует, что он не свободен? Неужто мы должны отказать человеку в праве обрести свободу в волении невозможного? Неужто мы должны ограничить свободу до воления только возможного? Не будет ли это ограничение насилием над свободой? Да и даже если бытие-в-коммунизме возможно, разве в волении-коммунизма содержится эта возможность? Мало ли что волит человек – неужели в каждом таком волении уже содержится возможность волимого?

94                   

Следовательно, возможность как момент свободы не входит в свободу таким же образом, как возможность дома в груду камней. Возможность как момент свободы вновь от нас ускользнула. Она извивается как угорь и не дается нам в руки. Может вообще исключить возможность из свободы? Может и нет в свободе никакой возможности? Может мы поторопились и оказались слишком доверчивыми, прислушавшись к негативному пониманию и включив возможность в свободу?

95                   

Но все ли возможности мы исчерпали? Не осталось ли еще какой возможности врастить возможность в свободу? Поставим вопрос иначе. Что означает для человека выражение «имеется возможность»? Что означает для человека, что он имеет возможность быть так, как пожелает? Не означает ли это, что он может? Не означает ли это, что он может быть так, как пожелает? Конечно означает. Сказать «я имею возможность» – значит сказать «я могу», значит выразить то же самое, что мы выражаем говоря «я могу». Выражения «я имею возможность» и «я могу» тождественны, означают одно и то же. И поэтому осталось только одно: правильно понять само это «я могу». Осталось понять это «я могу» как мой способ бытия.

96                   

Сказав «я желаю» или «я волю», мы говорим о способах бытия, которые называем «желанием» и «волением». Но сказав «я могу», мы тоже говорим о способе бытия, который можно назвать «возможностью». Название неудачное, ибо опять уводит в сторону, ибо опять ведет не к способу бытия человека, а лишь к возможности способа бытия. В одном из переводов Хайдеггера встречаем другое название – «можествование».[15] Название хорошее, но слишком длинное и не совсем похожее на «желание» и «воление» (скорее на «долженствование»). Так не поступить ли нам проще: не можествование, а просто могение! Если «желание» означает «я желаю», если «воление» означает «я волю», то пусть «могение» означает «я могу». Звучит искусственно и непривычно, но ведь и «воление» с «можествованием» звучат искусственно и непривычно. Зато никаких лишних ассоциаций и сразу же исчезает соблазн понять возможность неправильно, т.е. не как способ бытия человека. Таким образом, третий момент свободы – возможность – схватывают следующие выражения: могение, бытие-могущим, могущее-бытие. И лишь схваченная таким образом возможность входит в свободу. Но опять же как?

97                   

Последнее усилие, и мы у цели. В свободу входит воление-бытия-самим-собой. Но ведь если я волю бытие-самим-собой, то я могу волить это бытие! Разве можно волить и не мочь волить?! Разве можно строить и не мочь строить, ходить и не мочь ходить, говорить и не мочь говорить? Воления без могения не бывает, воление и его могение «идут рука об руку», «плечом к плечу». Более того. Воление не просто «идет рука об руку» с могением, но и содержит в себе свое могение. Могение не где-то «рядом» или «позади» воления, как возможность дома – в груде камней. Могение напротив вошло в воление и пока есть воление в нем «пребывает». «Я волю» значит «я могу волить», «я хожу» значит «я могу ходить». В воление его могение втянуто. Воление есть не просто воление, а всегда могущее-воление, не просто бытие-волящим, а всегда могущее-бытие-волящим, не просто волящее-бытие, а всегда могуще-волящее-бытие. Кстати, и возможность дома вовсе не осталась где-то «позади» дома, а тоже в некотором смысле «содержится» в бытии дома. Разве может дом быть и «не мочь» быть?

98                   

Следовательно, возможность не надо вращивать в свободу, потому что она уже в нее вросла. Возможность как могение уже вошла в свободу, когда мы срастили воление с бытием-самим-собой, и даже раньше, когда мы перешли от желания к волению. И это означает, что феномен свободы уже раскрылся перед нами, но мы этого не заметили и проскочили мимо. Свобода не проходит через воление-бытия-самим-собой, а есть само это воление. Свобода – это воление-бытия-самим-собой, это бытие-волящим-бытие-самим-собой, это волящее-бытие-к-бытию-самим-собой. Ничего иного «добавлять» в свободу не надо, ибо понятая таким образом она уже содержит все свои моменты: желание, бытие-самим-собой, возможность. Человек свободен, когда волит бытие самим собой, когда желает и следует желанию быть самим собой. И наоборот, когда человек желает и следует желанию быть самим собой, его бытие в мире есть бытие свободным.

99                   

4. Несвобода

Итак, феномен свободы можно считать раскрытым или по крайней мере претендующим на раскрытость. Эта претензия еще должна быть оправдана и прежде всего раскрытием противоположности свободы – феномена несвободы.

100                

Ближайшим образом напрашивается следующее решение: несвобода – не-воление-бытия-самим-собой, или проще – «отсутствие» свободы. С точки зрения логики такое решение безупречно, с точки зрения феноменологии – совершенно несостоятельно. Ибо несвобода только тогда была бы отсутствием свободы, если бы свобода и несвобода были контрадикторными противоположностями, если бы они подпадали под принцип tertium non datur. Но как способы бытия свобода и несвобода противоположности не контрадикторные, а контрарные, ибо существует безмерное множество самых разных способов бытия, которые к свободе и несвободе никакого отношения не имеют. Отсутствие бытия-свободным вообще не есть способ бытия. Верно, что когда нет свободы, человек не свободен, но неверно, что когда нет свободы, человек несвободен. Отсутствие бытия-свободным не означает «наличие» бытия-несвободным. Или – что то же самое – не-бытие-в-свободе не есть бытие-в-несвободе.

101                

Другое решение: несвобода – воление-не-бытия-самим-собой. В этом случае несвободен тот, кто желает и следует желанию, но желает не бытия-самим-собой, а чего-то другого. Похожим образом истолковывает несвободу позитивное понимание, с той лишь разницей, что бытие-самим-собой заменяется на что-то разумное: несвобода – воление неразумного. Эти решения уже ближе к несвободе, но и они ее не достигают. Ибо не только свобода, но и несвобода начинается с желания-бытия-самим-собой. Ибо не только о свободе, но и о несвободе говорить бессмысленно, пока нет желания быть самим собой. Простите за грубый пример, но разве несвободен человек, который желает и следует желанию сходить в туалет? При чем тут свобода и несвобода?! Такой человек скорее всего не свободен, если правда не разомкнул бытие-в-туалете как бытие-самим-собой (что уже похоже на патологию). Но такой человек и не несвободен, если правда мы не хотим выхолостить понятие «несвобода» и лишить его значимого для человека содержания.

102                

Следовательно, решения, которые напрашиваются ближайшим образом, не годятся. Несвобода оказывается почти такой же неуловимой, как и свобода.

103                

Вспомним однако о том различии, на которое мы натолкнулись при прояснении первого момента свободы. Этот момент, напомню, схватывают следующие выражения: с одной стороны, желание, бытие-желающим, желающее-бытие, с другой – воление, бытие-волящим, волящее-бытие. В чем смысл различия между этими группами выражений?

104                

Поскольку воление – следование желанию, смысл этого различия в том, что в желании человек лишь желает, а в волении уже и следует желанию, приближает желаемое. Смысл в том, что в желании человек желает, но не бросает себя к желаемому, не переходит из бытия-желающим в бытие-волящим. Но чтобы перейти из желания в воление, человек – уже в желании – должен мочь волить, должен мочь следовать желанию. Как можно перейти из желания в воление, если в желании нет могения этого воления?

105                

Следовательно, переход от желания к волению предполагает, что могение этого воления уже содержится в желании, уже содержится в бытии-желающим. Способ бытия, в котором человек еще не волит, но уже желает и может волить, схватывают следующие выражения: могущее-желание, могущее-бытие-желающим, могуще-желающее-бытие.

106                

Но как понять переход от могущего-желания к волению? Что еще нужно человеку для того, чтобы бросить себя в воление? Что еще необходимо для воления, если уже есть желание с могением? Воля, решимость! Воля – вот тот способ бытия, когда могущее-желание переходит в воление. Решимость – вот тот способ бытия, когда желание с могением становятся волением.

107                

Но как понять саму волю, саму решимость? Если воля – способ бытия, то как относится этот способ бытия к могущему-желанию и волению? Есть ли для воли «место» между ними? Для воли нет «места» между ними, ибо иначе понадобилась бы еще одна, и даже две «воли», чтобы перейти сначала к воле и затем к волению. Воля – способ бытия, в котором могущее-желание переходит в воление. Воля – способ бытия, в котором желание с могением становятся волением. Воля не «между», а содержит в себе могущее-желание и воление.

108                

Как способ бытия воля может быть схвачена в следующих выражениях: решимость, бытие-решившимся, решившееся-бытие. В воле могущее-желание становится волением. Воля поэтому есть модус становления – бытие-становящимся, становящееся-бытие. И именно потому, что воля – модус становления, желание с могением не остаются где-то «позади» воления, а втягиваются в воление. Воление есть могущее-желание, ставшее (в воле) волением.

109                

Воля как бросок в воление предполагает желание и могение этого воления. Более того. Как бросок в воление она предполагает также могение самой себя. У воли тоже есть свое могение, и лишь при условии этого могения воля возможна. Ибо как можно бросить себя в воление, если нет могения самого этого броска? Следовательно, в выражениях «могущее-желание», «могущее-бытие-желающим», «могуще-желающее-бытие» речь идет не только о могении воления, но и о могении воли, могении решимости.

110                

Если срастить могущее-желание с бытием-самим-собой, получим следующий способ бытия: могущее-желание-бытия-самим-собой, могущее-бытие-желающим-бытия-самим-собой, могуще-желающее-бытие-к-бытию-самим-собой. Что это за способ бытия? Как назвать бытие, когда человек не волит, но желает и может решиться и волить бытие-самим-собой? Не опять ли это свобода? Конечно свобода, но только в ином модусе: не в модусе воления, а в модусе желания. Человек, который не волит бытие-самим-собой, но желает и может решиться и волить, тоже свободен. Следовательно, свобода – это не только воление-бытия-самим-собой, но и могущее-желание-бытия-самим-собой. Человек свободен не только тогда, когда желает и следует желанию быть самим собой, но и тогда, когда желает и может решиться и следовать желанию быть самим собой. И наоборот, когда человек не следует желанию быть самим собой, но желает и может решиться и следовать желанию быть самим собой, его бытие в мире тоже есть бытие свободным.

111                

В воле могущее-желание переходит в воление. В воле-к-бытию-самим-собой могущее-желание-бытия-самим-собой переходит в воление-бытия-самим-собой, т.е. свобода в модусе желания становится свободой в модусе воления. Если закрепить теперь за выражением «стать свободным» смысл «будучи свободным в модусе желания стать свободным в модусе воления», а также вспомнить о том, что воля – это решимость, то получим следующее: стать свободным – значит решиться быть самим собой. И это не метафора. Это – теорема! Правда, выражение «решиться быть самим собой» тоже следует понимать правильно: не как «бросить себя в бытие-самим-собой», а как «бросить себя в воление бытия-самим-собой». Другая теорема: чтобы стать свободным, необходимо быть свободным.

112                

Модус желания не следует понимать как возможность свободы в духе Аристотеля. В модусе желания свобода не «в возможности», а «в действительности», не еще только будет, а уже есть. Подобно тому как есть она и в модусе воления.

113                

Теперь уже до несвободы рукой подать. Ибо если свобода – могущее-желание-бытия-самим-собой, то как назвать способ бытия, когда человек желает, но не может решиться или не может волить бытие-самим-собой? Когда могение сменяется на немогение, бытие-могущим – на бытие-немогущим, могущее-бытие – на немогущее-бытие? Несвобода – это немогущее-желание-бытия-самим-собой, это немогущее-бытие-желающим-бытия-самим-собой, это немогуще-желающее-бытие-к-бытию-самим-собой. Человек несвободен, когда желает, но не может решиться или следовать желанию быть самим собой. И наоборот, когда человек желает, но не может решиться или следовать желанию быть самим собой, его бытие в мире есть бытие несвободным.

114