Феномен души

(Из книги: Феноменология. СПб., 2008)

Вячеслав Вольнов

Что такое душа?

1                      

Еще Аристотель понял, что главная трудность в вопросе о душе – определить ее категориальную принадлежность. Прежде всего, говорил он, мы должны определить, к какой категории относится душа: есть ли она материя или форма, качество или количество, сущее в возможности или сущее в действительности? [1]

2                      

Слово «категория» греческое и введено в философию тем же Аристотелем. Оно обозначает предельно общие понятия и имеет отношение не только к философии. В каждой науке есть свои собственные категории (например в физике – «масса» и «сила»), в которых мыслят и в которых выражают свои мысли ученые. Философские категории отличаются от научных еще большей общностью. Общее философских категорий лишь бессодержательное словечко «нечто». Все что угодно можно назвать нечто, и тем не менее не сказать этим ровным счетом ничего. Другое дело, если мы назовем нечто сущим или бытием, целым или частью, качеством или количеством, возможностью или действительностью. Выделенные слова суть философские категории, которые предельно общи, но содержательны и многое говорят о том, к чему их применяют.

3                      

Христианство осмысляет душу в категории «часть». Душа и тело – составные части человека, подобно тому как кубики – составные части игрушечного дома. Правда, христианство учит о том, что тело смертно, а душа бессмертна, однако к категориальному определению души это различие уже никакого отношения не имеет.

4                      

По тому же пути пошел Декарт: душа и тело – самостоятельные субстанции, которые различаются лишь по атрибуту. Атрибут души – мышление, атрибут тела – протяженность (в длину, ширину и высоту). Душа и тело не нуждаются для своего существования друг в друге, могут существовать отдельно, но в человеке все же соединяются и образуют новое целое. Следовательно, как и христианство, Декарт осмысляет душу в категории «часть».

5                      

Куда мудрее был Аристотель. Душа, учил он, есть энтелехия живого тела. Слово греческое, и неслучайно переводчики оставляют его без перевода. Ибо очень трудно найти в русском языке слово, которое передавало бы смысл Аристотелевой «энтелехии».

6                      

К уяснению смысла «энтелехии» ведут приводимые Аристотелем примеры: энтелехия глаза – зрение (или видение), энтелехия топора – раскалывание. Более того, Аристотель прямо уподобляет душу зрению: «Если бы глаз был живым существом, то душой его было бы зрение». И далее: «…Как раскалывание и видение суть энтелехия, так и бодрствование; а душа есть такая энтелехия, как зрение и сила орудия…».[2]

7                      

Разумеется, душа не есть зрение и тем более не есть раскалывание. Однако в этих уподоблениях Аристотель схватывает главное – категориальную принадлежность души. Душа относится к телу ровно так же, как зрение – к глазу, а раскалывание – к топору. Душа, зрение и раскалывание суть одна и та же категория, как бы ни отличались они между собой во всем остальном.

8                      

Увидеть в душе нечто похожее на зрение и раскалывание мешает повседневная речь. Мы говорим «душа болит», и тогда душа куда ближе к глазу и топору, чем к зрению и раскалыванию. Ибо разве может болеть зрение? Разве не глазу подобает «боление»? Мы говорим также «не лезь в душу» или «у меня в душе все кипит», и тогда душа куда ближе даже не к глазу или топору, а к сфере, куда можно «пролезть» и где «кипят» всякие там страсти и прочее. Иными словами, можно понять, почему определение души по Аристотелю не прижилось, да и вообще осталось непонятым. Тем более что и сам Аристотель не проявил должной последовательности и постоянно изменял своему же собственному определению.

9                      

Но каким словом мы должны назвать категорию, к которой относятся душа, зрение и раскалывание? А также слушание и осязание, сидение и хождение, чтение и писание? Ответ на этот вопрос нам уже известен: бытие, способ бытия (см. «Что такое феноменология»). «Бытие» – вот имя категории, к которой относится душа вместе со зрением и раскалыванием. «Способ бытия» – вот русское словосочетание, которое передает смысл Аристотелевой «энтелехии». Ответ на вопрос «какой категории душа?»: душа – способ бытия, – и именно Аристотель первым дал этот ответ.

10                   

Ясно однако, что категориальное определение еще не дает ответа на вопрос «что такое душа?». У одушевленного сущего много разных способов бытия, и вовсе не все они могут быть названы душой. Категориальное определение определяет род, к которому принадлежит душа, но не определяет ее видовое отличие. Чем душа отличается от других способов бытия, в частности от мира и жизни?

11                   

Душа – это переживание. Душа – это радость и печаль, наслаждение и страдание, гнев, страх, ярость и прочее. Но не в том смысле, что душа есть то, что радуется или печалится, а в том, что сами радость и печаль – это и есть душа, или другими словами – модусы души. Слово «душа» именует все эти переживания, подобно тому как слово «человек» именует людей.

12                   

Удивительное дело, но язык куда мудрее философов. На это обратил внимание Хайдеггер, когда назвал язык «домом бытия». В данном случае это сказывается в том, что по отношению к переживаниям мы используем предлог «в»: в радости, в печали, в гневе, в страхе, в ярости и т.д. И используем совершенно правильно, потому что человек относится к душе ровно таким же образом, каким сущее относится к бытию: сущее пребывает в бытии. Следовательно, не душа во мне, а я в душе. И не душа находится в человеке – как часть в целом, а человек находит себя (пребывает) в душе – как сущее в своем способе бытия.

13                   

Любопытно, что не найдя души в человеке, психология вообще изгнала ее из употребления, так что недавно, открыв на прилавке словарь психологических понятий, я на слово «душа» прочитал – «устаревшее». При этом психология не перестала называть себя психологией, т.е. буквально – наукой о душе, а также сохранила слова «психический» (душевный) и «психика» (душевность). Забавно, но факт: душевное есть, а души нет, наука о душе есть, а души опять же нет.

14                   

Этот парадокс легко разрешается, если истолковать душу феноменологически, как бытие сущего. Наука потому и не нашла души в человеке, что человек вовсе не состоит из души и тела. Человек состоит с одной стороны из головы, туловища, рук и ног, с другой – из кожи, мяса, костей, мозгов и прочего. И какими бы совершенными ни были наши микроскопы, сколько человека ни расчленяй, сколько ни проникай в его глубины, никакой души мы там не обнаружим. Ибо повторяю, не душа находится в человеке, а человек находит себя в душе – в радости или печали, наслаждении или страдании, в гневе, страхе, ярости и прочем.

15                   

* * *

Но что такое переживание? На мой взгляд, на этот вопрос ответить нельзя, поскольку понятие «переживание» (вслед за понятием «желание») неопределяемое. В психологии вместо него используется «эмоция», но замена одного слова на другое (тем более иноязычное) никакой определенности не прибавляет. Слово «чувство» страдает тем же недостатком, но одновременно и своим собственным, поскольку охватывает не только переживания, но также ощущения и восприятия. Определенно можно сказать лишь одно: переживания как модусы души образуют лишь часть тех «переживаний», которые Гуссерль провозгласил предметом феноменологии. В частности переживание (как модус души) не есть желание, а желание (как модус жизни) не есть переживание.

16                   

Вместе с тем у желания и переживания есть общее, поскольку переживать – значит жить бытием, а жить бытием – значит быть к бытию небезразличным. Откуда следует, что вслед за желанием переживание тоже модус жизни (см. «Феномен жизни»), что и неудивительно – ведь недаром говорят о «душевной жизни».

17                   

В «Феномене жизни» я привел пример в пользу того, что желание не есть переживание: человек голоден, но не переживает (не чувствует) свой голод, если ему ввели несколько кубиков какой-нибудь жидкости. Однако уместно привести дополнительные доводы в пользу того, что желание и переживание не одно и то же:

18                   

1. Если сущее живое живет, но его жизнь его самого не касается, то сущее одушевленное живет и его жизнь его самого касается. Оно свою жизнь переживает, оно своей жизнью живет. В частности, оно не просто желает быть, а живет этим своим желанием, переживает это свое желание. Более того, одушевленное сущее не только небезразлично к своим желаниям, но и различает желания посредством переживаний. Например, желание-есть оно различает в чувстве голода, желание-пить – в чувстве жажды. В то же время нельзя сказать, что сущее различает переживания посредством желаний. Верно, что сущее может желать (или не желать) переживание (например желать наслаждения или не желать страдания), но вовсе не желаниями сущее переживания различает. Разве желаниями сущее различает радость, горе и печаль, гнев, страх, ярость и прочее?

19                   

2. Если переживание рождается в переживаемом (чувство голода – в голоде, чувство жажды – в жажде), то желание вовсе не рождается в желаемом. Наоборот, в желаемом желание скорее «умирает»: по мере поедания голод умолкает, по мере пития умолкает и жажда. Иными словами, если переживание в переживаемом рождается, то желание в желаемом исполняется. Выражение же «исполнение переживания» лишено всякого смысла: какой смысл может иметь выражение «исполнение радости» или «исполнение ярости»?

20                   

3. Если в желании сущее деятельно (т.е. либо следует желанию, либо готово следовать желанию), то в переживании – страдательно. Возьмем радость или страх: «я радуюсь бытию» равнозначно «бытие радует меня», «я страшусь бытия» равнозначно «бытие страшит меня». В то же время «я желаю бытия» неравнозначно «бытие желает меня». Отсюда именование переживаний «страстями», отсюда название сочинения Декарта «Страсти души».

21                   

Таким образом, вопреки расхожему мнению желание ни к какой «сфере души» не относится. «Быть желающим» вовсе не значит «быть одушевленным», вовсе не значит «иметь душу». Верно, что между желанием и душой есть общее – оба модусы жизни, модусы небезразличия к своему бытию, – но это два разных модуса небезразличия, два разных модуса жизни.

22                   

* * *

Душу в собственном смысле следует отличать от преддуши – ощущений и восприятий. Правда, в широком смысле их тоже можно назвать переживаниями, но это переживания особого рода. Иными словами, о душе уместно говорить в двух смыслах – широком и узком. В широком смысле душа – это чувства (т.е. страсти плюс ощущения и восприятия), в узком – только страсти.

23                   

Что есть ощущаемое в ощущении? Если задать этот вопрос феноменологу-гуссерлианцу (впрочем не только ему), ответ последует незамедлительно: в ощущении цвета – цвет, в ощущении звука – звук (и так далее). Этот ответ выглядит настолько само собой разумеющимся, что даже неловко ставить его под сомнение. Разве не очевидно, что в ощущении красного я ощущаю красное, а в ощущении боли – боль? Что еще может быть ощущаемым в ощущениях, кроме цвета, звука, запаха, вкуса и так далее, пока мы не переберем все виды ощущений?

24                   

И тем не менее приведенный ответ ошибочен. Возьмем ощущение боли. Если боль – ощущение, то как может она быть ощущаемым? Как может одно и то же быть одновременно ощущением и ощущаемым? На мой взгляд, такая возможность есть нелепость, в чем-то схожая с возможностью вытащить себя за волосы из болота или с возможностью быть частью самого себя. Следовательно, либо боль не есть ощущение, либо боль не есть ощущаемое. И так как боль не может не быть ощущением (в обоснование этой невозможности могу сослаться лишь на свою категориальную интуицию), в ощущении боли ощущается отнюдь не боль. Но если не боль, то что?

25                   

Рассмотрим конкретный пример: ощущение боли при соприкосновении с острым предметом. На мой взгляд, ощущаемым в данном случае является страдание тела от предмета. Предмет действует на тело, тело страдает от предмета, и именно это страдание ощущается в боли. И это становится особенно очевидным в случае боли при порезе или ожоге. Ибо что такое порез и ожог, как не страдания тела от предмета, и что еще может быть здесь ощущаемым, как не эти самые порез и ожог? Само собой разумеется, что под страданием в приведенных примерах я имею в виду не модус души, а модус мира, т.е. не переживание, а испытывание действия (см. «Феномен мира»).

26                   

Но если так, то в выражении «ощущение боли» слово «боль» именует не ощущаемое в ощущении, а само ощущение, и поэтому правильно говорить не «я ощущаю боль», а я «пребываю в боли». Если боль – ощущение, то она должна быть понята как бытие сущего, и значит сущее относится к боли ровно таким же образом, как оно относится к бытию: сущее пребывает в бытии.

27                   

Более того, феноменологически ошибочно не только выражение «я ощущаю боль», но и «я ощущаю красный цвет». Цвета, звуки, запахи и вкусы – не ощущаемое в ощущениях, а сами ощущения. Правильно говорить не «я ощущаю красный цвет», а «я пребываю в красном цвете», не «я ощущаю сладкий вкус», а «я пребываю в сладком вкусе». Красное и сладкое суть такие же способы бытия, как чтение или хождение, и поэтому сущее их не ощущает, а в них пребывает.

28                   

Мы говорим «тело находится в движении», и говорим правильно, потому что движение – способ бытия. Мы говорим также «человек в страхе» или «в гневе», и вновь говорим правильно, потому что страх, гнев и прочие страсти – способы бытия. И ровно в том же смысле мы должны понять выражения «человек в цвете», «в запахе» или «во вкусе». Ибо чем бы ни отличались ощущения от движения и страстей, они имеют ту же самую категориальную принадлежность.

29                   

Стандартное возражение по этому поводу: как может слово «красное» именовать ощущение («акт ощущения»), если ощущение отнюдь не красно? Верно, что ощущение отнюдь не красно, но верно и то, что «на свете» вообще нет ничего красного – факт, известный уже Демокриту, подтвержденный наукой и в котором я не вижу оснований сомневаться. Правда, утверждение «на свете нет ничего красного» должно быть понято правильно, а именно в смысле, что краснота не есть чье-либо свойство – ни сущего, ни бытия, ни чего-либо иного. Но на свете много чего красного – в том смысле, что существуют (или по крайней мере могут существовать) вещи, воспринимая которые сущее пребывает в красном (понятом как ощущение).

30                   

Причина живучести заблуждения, будто красное, сладкое и прочие «чувственные качества» суть именно ощущаемое, а не ощущения, ровно та же, что и причина вывода об интенциональности желания, к которому приходит феноменолог-гуссерлианец (см. «Феномен жизни»). Дело в том, что когда человек осознает свои ощущения, он выражает их в суждениях вроде «я ощущаю красное», что и порождает видимость, будто красное есть ощущаемое. Можно сказать поэтому, что тот, кто признает «чувственные качества» ощущаемым, «скрытый» феноменолог-гуссерлианец – в том смысле, что безотчетно следует Гуссерлеву «принципу всех принципов»: «берет» ощущение так, как оно «нам дано», и раз оно «нам дано» в форме «я ощущаю красное», он принимает красное за ощущаемое.

31                   

Поскольку восприятие есть целое ощущений, сказанное об ощущениях верно и применительно к восприятиям. А именно: воспринимаемым в восприятии является страдание тела от предмета (сущего, вещи). Разница лишь в том, что в случае ощущения это страдание единично («точечно»), в случае восприятия – множественно («многоточечно»). Следовательно, и на этот раз правильно говорить не «я воспринимаю (вижу) серо-буро-малиновое», а «я пребываю в серо-буро-малиновом», не «я воспринимаю (слышу) мелодию», а «я пребываю в мелодии». Так называемые «образы восприятия» суть такие же способы бытия, как чтение или хождение, и поэтому сущее их не воспринимает, а в них пребывает.

32                   

Вместе с тем следует различать воспринимаемое непосредственно и воспринимаемое опосредствованно (соответственно ощущаемое непосредственно и ощущаемое опосредствованно). Если воспринимаемое непосредственно есть страдание тела от предмета, то опосредствованно – сам предмет (сущее, вещь). Посредством страданий глаза сущее видит дерево, посредством страданий уха слышит скрипку. При этом «видеть дерево» означает «пребывать в зрительном образе дерева», где зрительный образ – способ бытия смотрящего сущего. И точно так же «слышать скрипку» означает «пребывать в слуховом образе скрипки», где слуховой образ – способ бытия слушающего сущего. Слуховой образ скрипки называют обычно мелодией или музыкой, однако еще раз подчеркну, что вовсе не музыка есть слышимое при слушании музыки. Музыка не слышимое, а слуховой образ музыкального инструмента, т.е. определенный способ бытия слушающего сущего. Верно, что этот образ не единствен, поскольку зависит от нот, по которым музыкант играет на инструменте, но ведь и зрительный образ не единствен, поскольку зависит от положения, которое предмет занимает по отношению к смотрящему сущему.

33                   

Я не намерен обсуждать вопрос о соответствии образа восприятия воспринимаемому сущему. Это вопрос гносеологии, в то время как мы занимаемся феноменологией. Правда, мыслима и должна быть создана феноменологическая гносеология, но как говорится всему свое время. Скажу лишь одно: я решительно против того, чтобы вслед за феноменологами-гуссерлианцами изгонять образ из употребления. Делать такое – значит уподобляться психологии, которая изгнала из употребления душу. Образ (как и душу) надо не изгонять, а феноменологически понять.

34                   

Феноменологическое понимание восприятия (ощущения) имеет важное следствие: восприятие (ощущение) доказывает существование воспринимаемого (ощущаемого) сущего. Ибо страдание тела (если оно в здоровом состоянии) невозможно без действия на него предмета, а действие предмета невозможно без его (предмета) существования. Перефразируя Декарта, «действует, следовательно существует», и значит «воспринимаю (ощущаю), следовательно существует». Верно конечно, что страдания тела (и соответствующие им ощущения и восприятия) могут вызываться в том числе его болезнями, но если ограничиться случаем здорового тела, то нельзя воспринимать (ощущать) несуществующее. Что же касается сновидений и галлюцинаций, то ни те ни другие не есть восприятие. Сновидение и галлюцинация – виды воображения, а не восприятия, и остается только удивляться упорству, с каким Гуссерль и его последователи настаивали (и настаивают) на противоположном. Воображение же тем и отличается от восприятия, что у него нет воображаемого – ни непосредственного (страданий тела), ни опосредствованного (предмета). У воображения есть общее с восприятием – и там и там сущее пребывает в образе, но это вовсе не основание для того, чтобы считать воображение видом восприятия (равно как восприятие – видом воображения).

35                   

Разумеется, полученное следствие не означает, что феноменология доказывает существование вещей. Не феноменология доказывает существование вещей (уверен, что никакая «логия» доказать это не в состоянии), а феноменологически понятые ощущение и восприятие. В том смысле, что если я воспринимаю (ощущаю) и телесно здоров, то из феноменологического понимания восприятия (ощущения) следует, что существует воспринимаемое (ощущаемое) сущее. Но как доказать, что я воспринимаю, а не воображаю?

36                   

Из переписки

Как Вы понимаете: «энтелехия же имеет двоякий смысл: или такой как знание, или такой как деятельность созерцания»? Как это соотносится с Вашим чтением?

37                   

А как это соотносится с: «как раскалывание и видение суть энтелехия, так и бодрствование»? Что, раскалывание и бодрствование суть знание или деятельность созерцания? Поэтому этот вопрос строго говоря не ко мне, а к Аристотелю. Я же могу лишь повторить то, что говорил в «Феномене души»: Аристотель не был последовательным. А раз так, то каждый читатель будет вычитывать из него то, что ближе его собственным взглядам. И поскольку понимание души сложилось у меня до того, как я стал читать Аристотеля, то нет ничего удивительного в том, что я истолковал энтелехию как бытие.

38                   

Правда, не исключено, что своей непоследовательностью Аристотель обязан переводчикам. Приведу еще раз цитату из «Метафизики», где он говорит о разных значениях сущего:

39                   

Хотя о сущем говорится в стольких значениях, но ясно, что первое из них – это сущее в значении «то, что существует»…, а все остальное называется сущим, поскольку в одних случаях – это относящееся к сущему в первом значении количество, или качество, или состояние, или еще что-то другое тому подобное. Поэтому можно бы поставить и вопрос: «ходить», «быть здоровым», «сидеть» и тому подобное – есть ли каждое из них сущее?… Ибо ни одно из них не существует от природы само по себе…; а если что-то здесь есть, то скорее то, что ходит, то, что сидит, и то, что здорово… (Аристотель. Сочинения. В 4 т. Т. 1. М., 1976. С. 187. – Перевод исправлен в соответствии с греческим оригиналом).

40                   

Почему я пишу: «Перевод исправлен в соответствии с греческим оригиналом»? Да потому что в русском переводе вместо слов «то, что существует» стоит «суть вещи, которая выражает ее сущность»! Чувствуете разницу? И долгое время я цитировал Аристотеля по переводу, несмотря на то что никак не мог понять, с чего вдруг первооткрыватель законов логики в пределах одного абзаца нарушает закон тождества: в качестве первого из значений сущего приводит сущность, тогда как по смыслу речь идет отнюдь не о ней. В конце концов я набрался смелости и решил сверить с оригиналом. Сам по-гречески не читаю, но показал знатоку, и получил ответ, что перевод неправильный. Затем заглянул в английский перевод, и все стало ясно: в соответствующем месте стоит “what”, т.е. «что», а сущность Аристотеля как раз и отвечает на вопрос «что?» (в смысле «что это такое?»). Короче говоря, сначала ошибся английский переводчик, а затем русский, который в трудных местах скорее всего подглядывал в английский перевод.

41                   

«Вместе с тем у желания и переживания есть общее, поскольку переживать – значит жить бытием, а жить бытием – значит быть к бытию небезразличным».

42                   

Это общий для Вас и Хайдеггера пункт, или Вы как-то иначе понимаете дело?

43                   

Трудно ответить однозначно, но мысль о том, что человек к бытию небезразличен, я вычитал именно у Хайдеггера.

44                   

Можно ли суммировать так: переживание есть желание, в котором отдан отчёт самому себе?

45                   

Нет, нельзя. Когда младенец вопит от голода, он что – отдает себе в чем-либо отчет? «Отдавать себе отчет» синонимично «сознавать» (или «осознавать»), а пока ребенок не научился говорить, ни о каком сознании не может быть и речи. И тем не менее младенец чувствует свой голод, переживает его. Ибо если бы не чувствовал, не вопил. Голод же и есть желание-есть.

46                   

«Более того, одушевленное сущее не только небезразлично к своим желаниям, но и различает желания посредством переживаний. Например, желание-есть оно различает в чувстве голода, желание-пить – в чувстве жажды».

47                   

Т.е. различаются «предметом» переживаний, тем, что переживается?

48                   

Вы имеете в виду, что переживания различаются переживаемым? Согласен, но не только. Разве только переживаемым различаются радость и горе?

49                   

Двигаться в рассуждении (как советует Аристотель) надо от более понятного к менее. Вам боль понятнее, чем красное?

50                   

В каком-то смысле да, поскольку боль легче понять как способ бытия. Ибо выражение «я пребываю в боли» менее шокирующе, чем «я пребываю в красном». Первое мало чем отличается от «я пребываю в страхе», тогда как второе невольно рождает мысль, будто я в красное «одет», т.е. либо действительно одет, либо покраснел. Но «пребывать в красном» вовсе не значит «быть одетым в красное» или «покраснеть».

51                   

«Если боль – ощущение, то как может она быть ощущаемым? Как может одно и то же быть одновременно ощущением и ощущаемым?».

52                   

Но в чём здесь нелепость, что такого невозможного в этом тождестве?

53                   

Может ли целое быть частью самого себя? Нет, ибо иначе мы получим знаменитый парадокс Рассела. Может ли суждение быть суждением о самом себе? Снова нет, ибо иначе мы получим знаменитый парадокс лжеца. Но если нельзя быть ни частью самого себя, ни суждением о самом себе, разумно обобщение, что ощущением самого себя тоже быть нельзя.

54                   

Впрочем, есть и более веское основание для этого вывода: если ощущение и ощущаемое противоположности (подобно части и целому, сущему и бытию, качеству и количеству и т.д.), то как может одно и то же быть чем-то и его противоположностью? Ведь это будет косвенным нарушением закона непротиворечия! Правда, одно и то же может быть чем-то и его противоположностью, но лишь в разных отношениях. Например, атом есть в одном отношении часть молекулы, в другом – целое ядра и электронов. Но если боль есть ощущение самой себя, то она будет чем-то и его противоположностью в одном и том же отношении.

55                   

«Рассмотрим конкретный пример: ощущение боли при соприкосновении с острым предметом. На мой взгляд, ощущаемым в данном случае является страдание тела от предмета».

56                   

Вы боль назвали страданием и что, замена слова спасает от вышеупомянутого тождества?

57                   

Я не называл здесь боль страданием (хотя так оно и есть). В данном примере речь идет о страдании тела, а под страданием тела я понимаю сжатие, порез, ожог и любое другое телесное изменение, вызванное воздействием предмета. Иными словами, слово «страдание» используется здесь не в душевном, а в сугубо телесном смысле – как противоположность к действию. Ведь говорим же мы о действительном и страдательном залогах и при этом не вкладываем в слово «страдательный» ничего душевного. В переводах Аристотеля вместо «страдание» используется «претерпевание», но я намеренно предпочел первое: во-первых потому, что оно отсылает к страдательному залогу, во-вторых потому, что оно годится для словосочетания «страдать от сущего» (стало быть «быть к сущему небезразличным»).

58                   

«Стандартное возражение по этому поводу: как может слово “красное” именовать ощущение (“акт ощущения”), если ощущение отнюдь не красно?».

59                   

Я бы усилил: видя красное глаз не становится красным.

60                   

Конечно не становится, но как я уже говорил, выражение «пребывать в красном» ни в коей мере не означает «становиться красным». К тому же в красном пребывает не глаз, а сущее, частью которого он является.

61                   

Мы говорим: «это ценная вещь», – но не потому, что она сама по себе ценная, а потому что мы ее ценим. Но что означает «ценить вещь»? Означает «пребывать в определенном способе бытия», который можно назвать «ценением». Но ведь никому не придет в голову опровергать сказанное ссылаясь на то, что ценение отнюдь не ценно!

62                   

И ровно так же надо понять выражение «это красная вещь»: мы говорим так не потому, что вещь сама по себе красная, а потому что пребываем в определенном способе бытия, который можно назвать… как? Краснением? Но «краснение» от «краснеть», и значит уже не избежать мысли, что воспринимая вещь, сущее (или его глаз) краснеет. Поэтому я использую другое название – «красное», хотя сознаю, что оно тоже чревато двусмысленностью. Но может действительно лучше сказать так: вещь потому красная, что смотрящее на нее сущее пребывает в краснении?

63                   

«Верно, что ощущение отнюдь не красно, но верно и то, что “на свете” вообще нет ничего красного – факт, известный уже Демокриту, подтвержденный наукой и в котором я не вижу оснований сомневаться».

64                   

Не могу догадаться, что имеется в виду, разъясните, пожалуйста.

65                   

Согласно Демокриту, атомы обладают формой и величиной, но не обладают ни цветом, ни запахом, ни вкусом. Красное и черное, сладкое и горькое суть ощущения, которые вызываются атомами определенной формы, причем чем острее атомы, тем острее ощущения. Похожим образом учит и наука: сама по себе вещь ни красна ни черна. Но она обладает способностью отражать световые волны определенной частоты, которые, достигая сетчатки глаза, вызывают ощущение того или иного цвета. Но не надо и науки, чтобы понять, что цвет не есть свойство вещи. Ведь если бы это было так, то как объяснить, почему вещь меняет цвет, когда меняется освещение?

66                   

«Дело в том, что когда человек осознает свои ощущения, он выражает их в суждениях вроде “я ощущаю красное”, что и порождает видимость, будто красное есть ощущаемое».

67                   

А что, Вы не осознаёте ощущения? Тогда с чего Вы взяли, что видите красное, а не например синее?

68                   

Конечно же осознаю и выражаю их в общепринятой форме. Более того, до определенного момента у меня не было и тени сомнения, что эта форма правильная. Что же заставило меня усомниться? Проблема «онтологического статуса» чувственных качеств. Как существует цвет? В том, что он не есть свойство вещи, меня убедила наука. Следовательно, либо он есть свойство меня самого, либо он существует самостоятельно. Но разве может цвет существовать самостоятельно – так, как существует вещь? Нет, и значит он есть свойство меня самого. Но в каком смысле? В том, что он есть способ моего бытия.

69                   

* * *

«Удивительное дело, но язык куда мудрее философов. На это обратил внимание Хайдеггер, когда назвал язык “домом бытия”».

70                   

Первое предложение противоречит второму. По-Вашему, Хайдеггер сначала обратил внимание, потом сказал. Т.е. сначала помыслил, потом выразил в языке мысль. Т.о. не язык, а мысль – дом бытия.

71                   

Не вижу здесь никакого противоречия, но продолжаю настаивать на том, что не мысль (которая у каждого своя), а именно язык – дом бытия. В том, повторяю, смысле, что в грамматических различиях (которые отнюдь не у каждого свои) «живут» феноменологические (бытийные). Так, различие между бытием и сущим «живет» в различии между глаголом и существительным, различие между действием и страданием – в различии между действительным и страдательным залогами, различие между миром и жизнью – в различии между немодальными и модальными глаголами. И наконец еще один пример: использование предлога «в» в выражениях «тело в движении» и «человек в радости». На мой взгляд, в этом использовании «живет» категориальное единство движения и души. Надеюсь, Вы сами в состоянии оценить философское значение этого единства (кстати, слово «эмоция» имеет тот же корень, что и латинское motio – движение).

72                   

«Правильно говорить не “я ощущаю красный цвет”, а “я пребываю в красном цвете”».

73                   

А никто, кроме психологов и философов, и не говорит: «я ощущаю красный цвет». Говорят: «я вижу красный цвет» или «этот флаг красного цвета». Теперь Ваша мысль пытается навязать языку правила. Вот-те и дом бытия.

74                   

Согласны ли Вы, что языки бывают разные: не только в смысле «русский» и «французский», но и в смысле «обыденный» и «научный»? Если да, то будет ли навязыванием языку правила утверждение: «Правильно говорить не “Солнце вертится вокруг Земли”, а “Земля вертится вокруг Солнца”»? Следовательно, дело не в навязывании новых правил, а в переводе обыденных выражений на язык науки или философии. И ничего более словосочетание «правильно говорить» не означает.

75                   

Любой эстетик поперхнется при прочтении: «Музыка – слуховой образ музыкального инструмента». Музыка отнюдь не сводится к ощущениям и инструментам.

76                   

Думаю, что ссылка на эстетика не самый убедительный довод при решении проблем феноменологии. Кроме того, из того что музыка – слуховой образ музыкального инструмента, никак не следует, что она сводится к ощущениям и инструменту. Верно, что образ есть целое ощущений, но как целое не сводится к частям, так музыка не сводится к ощущениям.

77                   

Так мы договоримся до того, что Джоконда – это масляные краски и холст.

78                   

Если кто-то и договорится до того, что Джоконда есть масляные краски и холст, то это его проблема. Джоконда есть зрительный образ, в котором пребывает смотрящий на картину человек, а зрительный образ состоит не из масляных красок и холста, а из ощущений, вызываемых действием картины на человека. Другое дело, образом чего (или кого) является так понятая Джоконда? Вопрос непростой и на досуге я над ним подумаю.

79                   

Феномены искусства – это сложнейшие образования, в которые помимо ощущений входят практически все формы сознания: и представления, и воображение, и фантазия, и рассудок, и мышление, и самосознание, и общественное сознание, и культура, и даже логика (ср. учение Пифагора о музыке).

80                   

Верно, что пребывание в музыке может сопровождаться (а может и не сопровождаться!) теми или иными представлениями, воображениями, переживаниями и мыслями. Но только стоит ли включать перечисленное в саму музыку? Особенно если учесть, что у разных людей сопутствующие одной и той же музыке феномены могут быть разными.

81                   

Другое дело, что музыкант и немузыкант (особенно если речь идет о классической музыке), находясь в одном и том же концертном зале, пребывают в разных музыках, при том что «материя» этих музык – ощущения, звуки – у обоих одна и та же. Это объясняется тем, что человек с развитым музыкальным слухом различает в «потоке звуков» больше музыкальных образов – интонаций, тем, аккордов. Более того, неподготовленный или принадлежащий другой культуре слушатель может вообще не различить в том же потоке ни одного музыкального образа и на этом основании заявить нечто вроде «сумбур вместо музыки» (кстати, именно так называлась статья в одной из центральных газет 30-х годов прошлого века, где клеймили Шостаковича за оперу «Катерина Измайлова» и из-за которой он был вынужден отложить премьеру Четвертой симфонии до начала 60-х).

82                   

Поэтому при слушании (ощущении) звука слышится (ощущается) звук и не более, даже если он ощутительный способ бытия слушающего субъекта. А при слушании музыки слушается музыка, даже если она художественный способ бытия субъектов, причастных к этому виду искусства.

83                   

Звук (как способ бытия слушающего сущего) не слышится, а переживается и понимается (тем же самым сущим). И ровно так же переживается и понимается музыка (как целое звуков). В этом-то и ошибка: из того что слушатель переживает и понимает музыку (хотя бывает и наоборот – не переживает и не понимает), делается вывод, что музыка есть слышимое. На деле же музыка не слышимое, а переживаемое и понимаемое. Ну а в том, что человек способен переживать и понимать свои собственные способы бытия (в частности музыку), ничего удивительного нет: ведь способен же он переживать и понимать свои желания.

84                   

* * *

Как Вы понимаете: «энтелехия же имеет двоякий смысл: или такой как знание, или такой как деятельность созерцания»?… Вы как-то понимаете приведённую мной цитату, или говорите «это просто не подлежит пониманию»? Если последнее, то почему?

85                   

Если честно, моему пониманию поддается лишь второй смысл: энтелехия есть деятельность (любая). Первый же смысл мне непонятен и видимо потому, что приведен лишь один пример – знание. Правда, в первом случае тоже приведен лишь один пример – деятельность созерцания, но деятельность созерцания легко обобщается до деятельности вообще. А до чего обобщается знание?

86                   

Можно ведь понять и так: младенец не переживает, а кричит только потому, что в его желание «голод» входит крик, т.е. связь между голодом и криком чисто физиологическая. Кратко: из чего следует, что младенец переживает?

87                   

А что, со временем эта – физиологическая! – связь разрывается? Если да, то в какой момент и по какой причине? Если нет, то голодный взрослый кричал бы вне зависимости от того, переживает он свой голод или не переживает, т.е. чувствует его или нет. И так как ничего подобного не наблюдается, то отсюда и следует, что младенец переживает. И не только младенец: животные тоже переживают, когда скулят от боли, мяукают или лают от голода. Надеюсь, из «Феномена души» никто не сделал вывод, будто душа «есть только у людей».

88                   

«Вы имеете в виду, что переживания различаются переживаемым? Согласен, но не только. Разве только переживаемым различаются радость и горе?».

89                   

Чем ещё?

90                   

Вы всерьез полагаете, что кроме «радость» и «горе» есть еще какие-то слова, которые различают радость и горе? Можно конечно сказать, что в радости уголки губ подняты к верху, в горе – опущены к низу, однако вряд ли сказанное Вас удовлетворит.

91                   

«Но если нельзя быть ни частью самого себя, ни суждением о самом себе, разумно обобщение, что ощущением самого себя тоже быть нельзя».

92                   

То, что боль не есть суждение – совершенно очевидно, но получается, что Вы соотносите ощущение и ощущаемое как часть и целое (не знаю, что здесь чему соответствует), а это мягко говоря совсем не очевидно.

93                   

Я не случайно привел два примера: в одном соотнес ощущение и ощущаемое с целым и частью, в другом – с суждением и судимым (о-чем суждения). Этим я как раз и хотел избежать недоразумения, будто я соотношу (т.е. категориально объединяю) ощущение с целым, а ощущаемое – с частью. Ощущаемое не есть часть ощущения, а ощущение не есть часть ощущаемого. Однако согласитесь, что во всех трех случаях – быть частью самого себя, быть суждением о самом себе, быть ощущением самого себя – есть что-то общее. Назовем это общее «возвратностью» – словом, отсылающим (но не тождественном по смыслу) к возвратности возвратных глаголов. И тогда: раз эта самая «возвратность» запрещена в первых двух случаях, разумно обобщение, что она должна быть запрещена и в третьем.

94                   

«Впрочем, есть и более веское основание для этого вывода: если ощущение и ощущаемое противоположности (подобно части и целому, сущему и бытию, качеству и количеству и т.д.), то как может одно и то же быть чем-то и его противоположностью?».

95                   

Им вовсе не обязательно быть противоположностями: если они тождественны, то мы имеем дело с самотождеством, с равенством себе, в котором никакой нелепости не наблюдается.

96                   

Еще как наблюдается! Не побоюсь оказаться белой вороной, но я в упор не понимаю, что могут означать выражения «нечто равно самому себе» и «нечто тождественно самому себе». Ведь всякое равенство (тождество) предполагает неравенство (нетождество). Например, мы сравниваем двух разных людей по росту и говорим, что они равны по росту. Или сравниваем двух разных людей по правам и говорим, что они равны по правам. Правда, про одного и того же человека тоже можно сказать, что он равен себе по росту, но лишь если мы сравниваем его с ним же самим в разное время. Или сравниваем его с ним же самим в разных отношениях: например сравниваем его как семьянина и как гражданина и говорим, что он равен себе по вспыльчивости или терпимости. Но что может означать выражение «нечто равно самому себе», если речь идет об одном и том же нечто, взятом в одно и то же время в одном и том же отношении? На мой взгляд, это и есть нелепость – в смысле бессмысленного набора слов.

97                   

Далее. Если ощущение есть ощущение самого себя, то неужели и восприятие есть восприятие самого себя? Неужели открывая глаза, я воспринимаю не дерево, а свое собственное восприятие? Если же все-таки дерево, то с чего вдруг ощущение есть «самотождество», а восприятие не есть? А желание? А переживание? А представление? Чем провинились все прочие феномены перед ощущением, что им не позволено быть «самотождеством»?

98                   

 «Мы говорим: “это ценная вещь”, – но не потому, что она сама по себе ценная, а потому что мы ее ценим… И ровно так же надо понять выражение “это красная вещь”: мы говорим так не потому, что вещь сама по себе красная, а потому что пребываем в определенном способе бытия…».

99                   

Помилуйте, неужели ценностные суждения производятся душой точно так же, как и переживания?

100                

Пусть не так же, пусть иным способом, но какая разница? Вне зависимости от того, какими способами производятся ценностные суждения и переживания (ощущения), у них есть общее: ни ценность не есть свойство вещи, ни красность не есть свойство вещи.

101                

«Но может действительно лучше сказать так: вещь потому красная, что смотрящее на нее сущее пребывает в краснении?».

102                

Ну да, Ваш глаз видит девушку и Вы становитесь девушкой (ну хорошо – пребываете в девушке)... право, это даже не нуждается в опровержении.

103                

Пример забавный (спасибо, что рассмешили), но увы – бьет мимо цели. Удивительное дело: хотя я дважды оговаривал, что «пребывать в красном» («пребывать в краснении») не означает «покраснеть» или «быть красным», Вы продолжаете вкладывать в первые два выражения смысл третьего и четвертого. «Пребывать в красном» («пребывать в краснении») означает: смотреть на то или иное сущее и пребывать в ощущении по имени «красное», где слово «красное» отличает это ощущение от всех остальных. «Быть красным» («покраснеть») означает: быть объектом смотрения того или иного сущего, которое пребывает в ощущении по имени «красное», где слово «красное» отличает это ощущение от всех остальных.

104                

Рассмотрим множество ощущений (модусов преддуши) и множество страстей (модусов души). Что касается второго, то в нашем распоряжении слова вроде «радость», «горе» и «печаль», посредством которых мы различаем наши способы бытия (страсти), причем не только по качеству, но и по количеству. И ровно так же надо понять слова вроде «белый», «черный» и «серый»: посредством них мы тоже различаем наши способы бытия (ощущения), причем опять же не только по качеству, но и по количеству.

105                

Что же касается девушки, то когда я ее вижу (я, а не глаз!), я пребываю не в девушке, а в образе девушки (где образ – целое ощущений). Правда, этот образ тоже можно назвать «девушкой» (чтобы отличать его от образа юноши) и сказать, что я пребываю в девушке. Но! Тем девушка (как образ) и отличается от красного (как ощущения), что первая есть образ девушки (как сущего), тогда как второе не есть ощущение красного. Ибо нет никакого красного, которое стояло бы передо мной наподобие того, как передо мной стоит девушка. Правда, мы могли бы назвать «красным» соответствующее страдание тела или электромагнитную волну соответствующей частоты (красное в физическом смысле слова), однако вряд ли Вы согласитесь с тем, что это и есть то самое красное, которое Вы имеете в виду, когда говорите, что человек ощущает красное.

106                

Если бы Вы были правы, то дробь барабана Вы бы слышали у себя в ухе, вместо этого Вы слышите её «вот там».

107                

Все ощущения есть ощущения страданий тела (как ощущаемого непосредственно). Чтобы «увидеть цвет», должен пострадать глаз, чтобы «услышать звук», должно пострадать ухо (как они страдают, об этом учит наука, и я не вижу оснований ей не доверять). В этом смысле все ощущения телесны, но не все ощущения в этой своей телесности распознаются. Так, если боль от укола в своей телесности распознается, то звук не распознается и именно поэтому «я не слышу дроби барабана у себя в ухе». В то же время согласитесь, что если дробь барабана окажется слишком сильной, то к звуковому ощущению присоединится болевое и тогда я и в самом деле «услышу дробь барабана у себя в ухе».

108                

С другой стороны: Вы уверены, что именно слышите дробь барабана «вон там»? Не кажется ли Вам, что Вы скорее понимаете, что она доносится «вон оттуда»? Или если не понимаете, то каким-то образом обрабатываете свои звуковые ощущения (естественно не отдавая себе в том отчета), чтобы определить направление, где расположен их источник (как ощущаемое опосредствованно). Впрочем, если эту обработку включить в слушание, то тогда и впрямь можно будет сказать, что Вы слышите дробь барабана «вон там». Но при этом четко осознавать, что слушание не сводится к одним только звуковым ощущениям. И это более чем разумно: как целое не сводится к своим частям, так слушание (как целое ощущений) не должно сводиться к своим ощущениям (т.е. должно включать в себя и другие способы бытия, в частности упомянутую обработку).

109                

Подведу итог. Мне кажется, я понимаю, почему мысль о том, что «чувственные качества» не есть ощущаемое, вызывает столь сильное сопротивление. Возьмем опять же красное: разве не очевидно, что оно в каком-то смысле «передо мной»? И если «передо мной», то разве не следует отсюда, что оно есть ощущаемое?

110                

Готов согласиться с тем, что в каком-то смысле красное и впрямь «передо мной». Но только не в том, что оно есть предмет ощущения (предмет в смысле немецкого Gegenstand – «стоящее напротив»), а в том, что оно есть предмет осознания. Иными словами, будучи ощущением своего предмета (страдания тела), красное само может стать предметом. Но не самого себя, а другого способа бытия – сознания. Судя по всему это и рождает видимость, будто красное есть ощущаемое. На деле же оно не ощущаемое, а осознаваемое. Но тогда что такое сознание (осознание)?

111